Пляж - Гарленд Алекс - Страница 40

Я решил не предоставлять ему случая рассказывать мне о поимке тигровой акулы.

Но все это были недостаточно веские причины. Здесь, скорее всего, крылось что-то еще.

— Значит, просто интуиция, — пробормотал я, засыпая, но данный ответ не удовлетворил меня.

Хорошо бы сегодня ночью, подумал я, повидаться с мистером Даком, потому что я мог бы попросить его рассказать о характере Багза поподробнее. Но, к сожалению, мистер Дак так и не появился тогда. В этом отношении он вел себя, как такси. Такси и ночные автобусы.

Видение в красном цвете

Дождь лил всю неделю и еще половину следующей, но рано утром в четверг перестал. Все облегченно вздохнули, и прежде всего рыбаки. Опускаться под воду не больше, чем на минуту, время от времени замечать рыбу и бросать острогу, как правило, промахиваясь, — все это уже порядком поднадоело. Когда мы проснулись и увидели вновь голубые небеса, мы помчались к морю. Нас обуяла какая-то страсть убивать: мы справились с дневной работой за полтора часа, а затем только оставалось найти, как убить время.

Грегорио с Этьеном поплыли к коралловым рифам, а мы с Франсуазой вернулись на берег — позагорать. Сначала мы лежали молча: я наблюдал, сколько пота соберется в моем пупке, прежде чем пот польется через край, а Франсуаза, лежа на животе, пересыпала между пальцами песок. В нескольких метрах поодаль, в тени деревьев, плескался в ведрах наш улов. Учитывая его происхождение, звук был необычайно умиротворяющим. Он служил прекрасным дополнением к морскому ветерку и сиянию солнца. Мне не хватало этого звука потом, когда вся рыба умерла.

Вскоре за последним всплеском Франсуаза грациозно приподнялась и теперь, подбоченившись, стояла на коленях, вытянув загорелые голени. Затем она закатала до талии купальник и вскинула руки в голубое небо. Она застыла в этой позе на несколько секунд, а потом снова расслабилась и опустила руки на колени.

Я невольно вздохнул, и она взглянула не меня:

— В чем дело?

Я заморгал:

— Ни в чем.

— Ты вздохнул.

— А. Я просто думал… — В моей голове начали прокручиваться варианты ответа: я думал о возвращении солнца, о тишине в лагуне, о белизне песка. — Как просто было бы остаться здесь.

— Да. — Она кивнула. — Остаться на пляже навсегда. Очень просто…

Я замолчал на мгновение, а потом тоже сел. Пот вылился из созданного мною резервуара и просочился под резинку на шортах.

— Ты вспоминаешь о доме, Франсуаза?

— О Париже?

— О Париже, о родителях, о подругах… Обо всем этом.

— Нет, Ричард, не вспоминаю.

— Я тоже. Но тебе это не кажется странным? Я хочу сказать, что у меня целая жизнь прошла в Англии, но я плохо помню ее и, к тому же, совсем не скучаю по ней. С того момента, как я приехал в Таиланд, я не звонил и не писал родителям, и я знаю, что они беспокоятся обо мне, но не испытываю необходимости что-то предпринять. Когда я был на Пхангане, мне даже не приходило это в голову… Тебе это не кажется странным?

— Родители… — Франсуаза нахмурилась, будто силилась вспомнить, что значит данное слово. — Да, это странно, но…

— А когда ты в последний раз связывалась с ними?

— Не знаю… Это было… на той улице. На улице, где мы с тобой познакомились.

— Кхаосан.

— Я звонила им оттуда…

— Три месяца назад.

— Три месяца… Да…

Мы легли обратно на горячий песок. Думаю, что упоминание о родителях взволновало нас, и никто не испытывал желания развивать эту тему.

Но мне было интересно обнаружить, что не со мной одним на пляже случилась амнезия. Мне очень хотелось знать, какова причина этого явления и отчего оно возникло, — под влиянием самого пляжа или живущих на нем людей. Неожиданно до меня дошло, что я ничего не знаю о прошлом обитателей лагеря, за исключением того, откуда они родом. Мы провели вместе с Кити бесчисленное количество часов, и единственное, что я знал из его биографии, — это то, что он посещал воскресную школу. Но я не знал, есть ли у него братья или сестры, чем занимаются его родители, в каком районе Лондона он вырос. У нас могло быть множество общих впечатлений, о которых мы даже и не пытались поговорить.

Единственная тема наших разговоров, которая касалась мира за пределами лагуны, это были путешествия. Мы очень много говорили о них. Даже сейчас я могу перечислить страны, в которых побывали мои друзья. В некотором отношении это было неудивительным, если принять в расчет, что (помимо одного возраста) единственным сближающим нас всех интересом был интерес к путешествиям. И вообще, разговор о путешествиях очень хорошо заменял разговор о доме. Можно многое узнать о человеке по местам, которые он выбрал для путешествий, и по тому, какие из них ему больше всего понравились.

Грязнуля, например, питал глубочайшую привязанность к Кении, в чем-то восполнявшей недостатки его молчаливой натуры. Легко было представить его во время сафари, до немоты захваченного обширностью окружающего пейзажа. Более живой и склонный к вспышкам энтузиазма Кити больше вписывался в условия Таиланда. У Этьена, уравновешенного и добродушного по характеру, было пока нереализованное желание съездить в Бутан. А Сэл часто говорила о Ладахе, североиндийской провинции, спокойной в одном отношении и неспокойной в других. Я знал, что моя любовь к Филиппинам также говорила сама за себя: демократия на бумаге, несомненно, неплохо организованная, но на деле регулярно низвергающаяся в бездну хаоса. Место, где я мгновенно начинал чувствовать себя как дома.

Что касается некоторых других, то Грега влекла мягкая Южная Индия, Франсуазу — прекрасная Индонезия, Моше — Борнео (как я считал, по причине джунглеподобной растительности на его теле). Две югославки-националистки отдавали предпочтение своей стране, но были исключением из правил. А Даффи, конечно, выбрал бы Вьетнам.

Здесь есть элемент популярной психологии — в том, что вы видите за излюбленными маршрутами путешествий натуру человека. За вами выбор — какие черты национального характера принимать, какие игнорировать. Что до Кити, то я выбрал живость и энтузиазм, поскольку в данном случае не подходили корысть и расчет, а в случае Франсуазы я оставил в стороне такие факты, как диктатура и массовые убийства в Восточном Тиморе. Тем не менее я верю в сам принцип.

— Пойду отнесу улов, — сказал я, вставая.

Франсуаза приподнялась на локтях:

— Так рано?

— Грязнуля, наверное, уже ждет.

— Он еще не готов.

— Ну да… но мне хочется прогуляться. Пойдешь со мной?

— А куда ты хочешь сходить?

— Не знаю. Я собирался сходить к водопаду. Или прогуляться в джунгли… поискать озеро.

— Нет, я останусь здесь. А может, сплаваю к кораллам.

— О'кей.

Я пошел за ведрами. Когда я наклонился, чтобы поднять их, то увидел в кровавой воде свое отражение. Я задержался, чтобы изучить себя, — почти лишенный светотени силуэт с парой ярких глаз. А затем я услышал, как Франсуаза направилась по песку ко мне. Вскоре на воде из-за моих плеч прорисовалось ее темное лицо, и я почувствовал, как ее рука опустилась мне на спину.

— Не хочешь отправиться к кораллам?

— Нет. — Мои пальцы сжали ручки ведер, но я не выпрямился, зная, что тогда стряхну ее руку. — Я лучше прогуляюсь… Ты уверена, что не хочешь пойти со мной?

— Да. — Ее красное отражение пожало плечами. — Сегодня слишком жарко.

Я ничего не ответил и через секунду-другую услышал ее удаляющиеся шаги. Обернувшись, я увидел, как она входит в воду. Я наблюдал за ней, пока вода не дошла ей до пояса, а затем направился обратно в лагерь.

Нудизм

Если смотреть в глубь острова, джунгли по левую сторону были мне уже знакомы, так как плотники заготавливали в них лес. Местность была испещрена тропинками: одни вели в огород Жана и к водопаду, а другие — на пляж. Справа же джунгли были совершенно нетронутыми, поэтому я и отправился в них на разведку.

Единственная ведущая в них тропинка обрывалась через пятьдесят метров. Когда-то ее проделали из-за того, что дальше находилось озеро с пресной водой, и Сэл решила, что оно сможет заменить душевую хижину. Эту идею пришлось оставить, когда Кэсси обнаружила, что озеро служит местом водопоя для обезьян. Теперь тропинкой пользовались лишь те, кто, как и я, испытывал замешательство при виде пластмассового кувшинчика в туалете. Правда, судя по количеству лиц, которых я там встречал, могу сказать, что это были, по меньшей мере, три четверти обитателей лагеря. Тропинкой так часто пользовались, что она получила название «Хайберский проход», и наши регулярные прогулки по ней держали рост трав под контролем.