Жар-птица. Свирель славянина - Бальмонт Константин Дмитриевич - Страница 22

22

САЛАМАНДРА

Меж брегов есть брег Скамандра, Что живет в умах века. Меж зверей есть саламандра, Что к бессмертию близка. Дивной силой мусикийской Вброшен в жизнь который год, Этот зверь в стране Индийской Ярким пламенем живет. Разожги костер златистый, Саламандру брось в него, — Меркнет вдруг восторг огнистый, Зверь живет, в костре — мертво. Так и ты, коль Дьявол черный В блеск любви введет свой лик, Вспыхнешь весь во лжи узорной, А любовь — погаснет вмиг.

ТРАВА-КОСТЕР

Есть трава — растет      Возле тихих рек. И не каждый год Та трава цветет, А когда придет      Человек.  Рост ее — стрела,      И красив узор. Та трава была Много раз светла, Снова расцвела,      Как костер.  И горит огонь      Возле тихих рек. Мчится красный конь, Ржет, поет: Не тронь, Не хватай огонь,      Человек.  С ржаньем конь скакал,      Убежал в простор. Ярко промелькал. Был расцветно-ал, Возле рек сверкал      Цвет-костер.  И светла была      Влага тихих рек. В мире весть прошла, Что трава цвела: — Был здесь, в мире зла,      Человек.

БЛЕДНЫЕ ЛЮДИ

Я людей повстречал на степи неоглядной, В беспредельном скитаньи своем, У костра, в час Луны предрассветно-прохладной, Нисходившей небесньм путем.  Трепетанья костра горячо расцвечали Бледнолицых печальных людей, И рыдания флейт, в их напевной печали, Разносились по шири степей.  Я спросил их, о чем эти звонкие стоны, И ответил один мне из них: «В наших песнях поют и скорбят миллионы, Миллионы существ нам родных».  Как лунатик влеком междузвездным пространством, Я ушел, год промчался, как сон, Я ходил, и повторных шагов постоянством Снова был к их костру приведен.  В час ночной, бледнолицые люди смотрели На рубин, возникавший с огнем, И, как прежде, рыдали и пели свирели, Ночь тревожа под Млечным путем.  Начинала свирель, повторяла другая, Третья, сотая, тысячный бред, Точно пела и плакала бездна морская. Я спросил — и услышал ответ,  «Вы всегда ли в степи? И всегда ли вы в горе?» И как будто бы хрустнула цепь: — «Мы Славяне, мы вечно тоскуем о Море, Потому так и любим мы степь».  Как безумный, опять я ушел на расстанья, Как лунатик, закрывши глаза. Вновь пришел. Вновь костер. Вновь певучесть рыданья. Вечер. Молния. Алость. Гроза.  Степь и небо в огне. Мир в раскатах и в гуле. «Смерть иль жизнь?» — я шепнул, как во сне. На меня бледнолицые только взглянули, — Лишь свирели ответили мне!

ВАНДА

Ванда, Ванда, Дева Польши, уж сведен с минувшим счет, Светлый призрак в глубь принявши, Висла медленно течет.  Твой отец, о, Панна Влаги, был властитель Польши, Крак, Он убил смолою Змия. Подвиг тот случился так.  Змей Вавель, в горе пещерной, извиваясь был в гнезде, Истреблял людей и нивы, изводил стада везде.  Мудрый Крак, чтоб искушен был Змий Вавель, хититель злой, Начинил бычачьи шкуры липко-черною смолой.  Близ пещеры, где чернела та змеиная нора, Встали чудища бычачьи, началась в горах игра.  Змий Вавель бычачьи шкуры пастью жадною пожрал, И внутри воспламенился, и, безумствуя, сгорал.  И сгорел, пробив ущелье. Спас свою отчизну Крак. Город Краков именитый есть лишь дней минувших знак.  Дочь такого-то героя Ванда стройная была. Как была она надменна, как была она светла!  Много витязей хотело Деву Польскую пленить, Мысль ничья ей не сумела золотую выткать нить.  Ванда, в день когда раскрылся красоты ее цветок, На себя взглянула утром в протекающий поток.  И сказала: «Разве может рядом с золотом быть мед? Нет достойного мужчины — Польской Панною владеть».  И молва о светлоглазой прогремела там вдали, В край ее, из стран далеких, Алеманы подошли.