Апология - Алейник Александр - Страница 17

17

БЛЮЗ БОЛЬШОГО ЯБЛОКА

Iзаворачиваясь в электрическую простынюоживая когда ночь вырезает сердце днюи несет на лиловых ладонях на мост уронитьза бетонно-стальной беспардонный наростокровавленных зданий за баки их крышв разожженный закатом зеленый гашишнавлекающий джаз дребезжащий огнейчернолицых прохожих тела их длиннейчем Манхэттен барабанящий им в башмакивот он Бруклинский мост для вспотевшей щекиэти черные плечи несущие мракнефтяной и багровый спрессованный макиз которого сыплются искры в волнунебоскребов хватающих глоткой лунуим открыт горизонт и в него океансвое пенное имя поет по слогамиспаренья текут остывающих стритдыбом вставшая жизнь свою крошку струитв непрозрачные трубки шуршащая кровьв маслянистую душу сабвея уходитIIДлинные зеленые деньги океанашуршат, размениваются в мелкую монету,изрезанного пирсами в свайную бахрому побережья.Чайки слоняются у водыв поисках посвиста по сердцу,а склевывают объедки.Свобода в короне из гвоздейпихает небесам пляшущего белого негритосика —пластиковый цветочек на электроприводе.Город Нью-Йорк, как каждый очень большой город,пытается забыть, как он мерзок,и просто хорошеет на глазах,ведь и здесь бывают перламутровые закаты.На Мэдисон авеню приятно делать покупки,у Карнеги — оглядеть проститутку,в Южном Бронксе — получить горячую пулю в живот.За моста басовую струну,за белесую волну Гудзонаполюби бетонную веснузарастающего горизонта.

8 янв. 92

IIIНочь на черном огне накаляет луну.Ты понятлив, друг. Не ее одну.На костях «котлов» 9 и 3.До зари горит фонарей артрит.Место такое. Все — гроши.В косяках по кайфу толкует гашиш.Если б раньше, хоть на единый денекя попал бы в город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк,только б тут меня и видали…Время капает с каменного колеса,уроды-улицы стоят в глазах —сами себя намечтали.Темень хавает пар из дыр мостовой,ад здесь ближе чем где-то, всегда с тобой —в полуметре — вниз, в полквартале — вбок,и глубок же он, мой голубок.Нехороший голос шепчет мне:«Погоди-ка тлеть на черном огне,оглянись, родной, я в коленках гнусь,да рули ко мне… уж я с тобой подружусь…»

18 сент. 94

VСтучит по небу вертолет,руками согнутыми водит,качается его животсовсем один в пустой природе,и капает прозрачный снег,и на вспотевших крышах бакиурчат, как толстые собаки,но знают — выше человекобломанным штурвалом крутит,и греет мех его бока,а острова лежат, как люди,взлетающие в облака.Свобода свой огонь возносит —она в веночке из гвоздей,стеклянный машет долгоносикантенной тоненькою ей,а сам поет свою молитвукрасоткам уличных реклам,пока, жужжа электробритвой,Нью-Йорк глядится в океан.

март 94

* ЧЕШУЯ ДРАКОНА *

Чешуя дракона

IНочные посетители подъездов,зажимающие рты кошекруками в непрокусываемых перчатках.Фонари, расставленные в убегающей перспективе,озаряют нищие городаинфернально-желтеющим мраком.Если б я оказался на юродивой улице,вымаливающей отпущение грехову безмерно палаческой площади,подсовывающей мусоров, проституток и гастролирующее жульебесчисленным солдатским затылкам брусчатки,вкопанной стоймя, стеречь мавзолейное оцепенениекрепостной архитектуры,я ощутил бы себя в утробном уюте мезозойской зоны —нары крыш заполонили бы горизонти косматая животнотеплая родина,с отмороженной ледниками головой,крошечными глазками просыпающегося мамонта,бесполым косматым пахом,скрипящим песками пустынь,наполнила бы меня своей длящейся бесконечность смертьюи шорохом смыкающихся папоротников.IIГоловорез стоял на мавзолеев трескучий мороз в небольшой толпе упырей.Слева и справа надежные вурдалакисмыкали лапы в косматых аплодисментах.Тепло перекатывалось по сапогам и обнимало дряблые ляжки.Зоркий труп, пронизывая взором гранитные ярусы и панели из лабрадора,видел упыриные мошонки, как видит фруктовый садотравленный суслик.IIIУлица впадала в улицу.Я оглянулся и увидел их в пирамидках слабого света.Они растворялись, как горстка желтого сахарав стакане несладкого чая.IVПрошлое казалось некой картиной,на которой шевелились женские телалепеча, вздыхая, вздрагивая,исходя бисерным смехом,разворачивающимся как небосвод объятием.Мрак забирал женщин квадратомто загустевшей, то зализанной крови,просвечивающей сквозь стекловидный лак.