Храм фараона - Обермайер Зигфрид - Страница 83

Против воли Мерит должна была рассмеяться:

— Если вся семья так солидарна… Одно условие я должна все-таки поставить, то есть два. Первое — чтобы принц Енам немедленно исчез.

Тот ухмыльнулся:

— Ага, матушка и дочка хотят посекретничать. Ну, вы услышали мое мнение. На свадьбе мы снова увидимся…

И прежде чем Мерит успела запустить в него спелым гранатом, Енам исчез. Мерит с любовью посмотрела на свою мать, находившуюся на последних сроках беременности.

— С тобой все в порядке? Что говорят врачи? Собственно говоря, ты… Ну, я имею в виду… ребенок появится не слишком поздно…

— Ты полагаешь, я слишком стара? Но что мне делать? Твой отец этого не находит, и, пока Амон будет это допускать, я буду приносить ему детей. На этот раз это будет сын, и у него уже есть имя — Мери-Атум.

Она подошла к маленькому домашнему алтарю, где стояла в локоть высотой раскрашенная и позолоченная деревянная фигура бога Хнума в образе мужчины с головой барана.

— Господин будущей жизни, — обратилась к нему Нефертари, — ты, изваявший на своем гончарном круге богов и людей, ты — живая душа Ра, услышь меня и будь милостив ко мне. Сделай этого ребенка мальчиком, и я наполню твой храм прекрасными вещами! Не отказывай в этой просьбе своей служанке Нефертари.

Мерит уже была готова признаться любимой матери в собственной беременности, однако ее разум победил. Нет! Весь свет должен думать, что это ребенок Сети. Когда Нефертари закончила свою молитву, Мерит сказала:

— Ты, конечно, знаешь, что главный храм Хнума находится на острове Джеб под Суенетом. А когда я думаю о Суенете, мне в голову приходит Пиай. Я вижу его в глубокой яме под каменным блоком. Он с отчаянием стучит по скале молотком, а надсмотрщик стоит над ним и безжалостно подгоняет его плетью. С такими мыслями на сердце я не могу выйти замуж за Сети, ты обязана это понять! Ты должна уговорить фараона, чтобы он установил срок наказания и этим снова дал ему надежду. Ты можешь это! Только ты!

— Мне тоже его очень жаль. В любом случае я попытаюсь, но это не должно выглядеть так, как будто ты ставишь условие. Прими завтра бедного Сети, дай ему свое согласие, я буду уговаривать царя так долго, пока он не сдастся. Доверься мне! Если уж так случилось, мы постараемся выбраться из этого положения с самым небольшим количеством потерь.

С легким стоном она погладила свой огромный живот:

— Он уже очень сильно двигается, маленький Мери-Атум.

Она снова подошла к домашнему алтарю и прошептала в ухо богу Хнуму:

— Мальчика, которого ты создашь на гончарном круге, назовут Мери-Атум в честь бога Атума-Ра, живой душой которого ты являешься, Мери-Атум! Сохрани милостиво это имя в своем сердце.

Мерит поклонилась и тихо вышла из комнаты. Ее мать уже на несколько лет перешагнула тридцатый разлив Нила, и принцесса решила принести богатые дары богине с головой гиппопотама, помощнице при родах. При этом она немного думала и о себе.

Небунеф, верховный жрец Амона, во время беседы напомнил фараону о том, что Тотмесу до сих пор еще не вынесен окончательный приговор.

— Я не хочу клеветать на этого человека, Богоподобный, но есть признаки того, что, будучи помощником жреца Пта, он собрал вокруг себя маленькую группу невежд, которые мечтают о неслыханных вещах и пренебрегают твоими приказами. Доказательств нет, но, когда он идет по храмовому кварталу, многие все еще низко кланяются ему. Почему, собственно говоря? Мне кажется, он вредит миру и согласию, которые благодаря твоей мудрости воцарились между жрецами Амона и тобой.

Небунеф знал, о чем говорит, и охотно отделался бы от этого возмутителя спокойствия.

Фараон слушал, нахмурившись, и в нем загорелся гнев, как всегда, когда он чувствовал сопротивление.

— Тотмеса нужно убрать отсюда! Он будет служить Амону, но на границе с Кушем, посреди пустыни. Как ты знаешь, в Большом храме будут также почитать Амона-Ра наряду с Ра, Харахте и Благим Богом. Он там может быть жрецом, приносящим жертвы и принимающим жалкие дары испуганных жителей Куша. Чтобы напоминать ему в течение всей жизни о том, что воля Богоподобного — верховный закон в Кеми, и чтобы его язык, который я ему милостиво оставляю, был в будущем поосторожнее, его запечатают моим именем.

Небунеф, который втайне облегченно вздохнул, услышав решение царя, точно не знал, что означает поставить подобную печать, и скромно спросил об этом.

— Очень просто, — усмехнулся фараон. — Ты знаешь бронзовые печати для кирпича, на которых оба моих главных имени? Одну из них раскалят и приложат к дерзкому клеветническому языку будущего жреца, приносящего жертву. Каждый раз, когда он захочет произнести мое священное имя неподобающим образом, язык помешает ему это сделать. Очень испытанное средство. Мой отец время от времени его применял.

Хуже всего было просыпаться. К утру, когда сон одолевал его и сны вводили в заблуждение, Пиай на короткие счастливые мгновения снова был свободен, наслаждался объятиями Мерит или находился в других, лучших, обстоятельствах, которые не имели ничего общего с его жалким положением раба в каменоломне.

Вырываться из этого состояния радости, довольства, надежды, услышав громкий грубый голос надсмотрщика, плеть которого тут же свистела, если, на его взгляд, дела шли не слишком быстро, — это было адом. Такое, должно быть, случалось, когда Озирис-судья находил сердце слишком легким и предавал мертвого проклятию. Надсмотрщики, похоже, обсуждали между собой, какое место занимал прежде каторжник, и большинство из них давали ему почувствовать разницу между прежним и теперешним положением. Особенно выделялся Свинья — коварный, жестокий и чрезвычайно хитрый осужденный на вечную каторгу тип, который получил место помощника надсмотрщика, потому что «умел обращаться с каторжниками».

Так, один осужденный, которого вскоре должны были освободить и которого все это время поддерживала его семья, не должен был ничего бояться. Длинная плеть из кожи гиппопотама попадала все время по скалам и ни разу по спине этого каторжника. Другое дело Пиай. До сегодняшнего момента подкуп за него ниоткуда не поступил, к тому же кто откажет себе в удовольствии дать почувствовать бывшему Единственному другу фараона и первому архитектору, что он сейчас не более чем кусок мяса, который эксплуатируют и забивают до смерти.

Все тело Пиайя уже было покрыто гноящимися ранами, которые никак не могли зажить, потому что на него сыпались все новые и новые удары. Он как личность был уничтожен, стал лишь инструментом в руках своих надсмотрщиков, инструментом, который выбрасывают, когда он ломается.

Пиай видел, как умерли несколько его товарищей. Один упал замертво во время работы, другой не смог встать утром даже после ударов плетью. Его оставили умирать на вонючей соломе без поддержки, без помощи. Мертвых их товарищи выносили в пустыню и клали там. Об остальном заботились шакалы и ястребы. Надсмотрщики находили особенно веселым напоминать еще живым о том, что скоро и они пойдут этим путем. Любивший поговорить Свинья считал по этому поводу:

— По правде говоря, вы все — пища для коршунов и шакалов. Вас только немного перед этим используют для службы фараону. Но это ненадолго — десять месяцев, самое большее год. Хорошо только, что число разбойников, убийц, предателей и прочих мерзавцев не уменьшается.

При этом он, конечно, забывал, что сам вышел из кругов преступников и что лишь от настроения надсмотрщиков зависело, как долго он сможет занимать должность помощника надсмотрщика.

И все же Свинья допустил ошибку, которую совершали многие каторжники в его положении. Он полагал особой суровостью держать в подчинении людей. Однако он перешел границу допустимого. Заговор против него возник сам по себе. Тут и там шелестел шепоток, на него отвечали кивком. Долго шептались перед сном в лагере, и приговор был вынесен: Свинью нужно убрать. Участие в заговоре принимали не только те, над которыми он издевался, которых забивал почти до смерти, но и другие, с которыми это могло случиться завтра. Теперь речь шла только об удобном случае, и такой случай вскоре представился.