Век перевода (2006) - Витковский Евгений Владимирович - Страница 37

37

Часть IV

Был известен в округе весьма Питер Сной, Жил в окрестности Кёльна он с сыном, с женой. И пока всех терзала забота, Он вошел в городские ворота. И пустился на поиски духовника, Ибо тяжесть на сердце была велика. Старый Кейф удивился изрядно: Видно, с Питером что-то неладно. Но, узнав, что покаяться Питер решил, Кейф вскричал: «Да когда ж это ты нагрешил? О котором поведаешь деле? Ты ведь был здесь на прошлой неделе. Ты же чист перед Богом и перед людьми, Ибо кроток, смиренен и честен вельми. Будь вся паства столь твердого нрава, Небу стал бы угоден я, право!» Раньше с легкостью каялся Питер в грехах, Нынче в недоуменье терялся монах. Питер мямлил, и экал, и мекал. Старый Кейф ничего не кумекал. Только странным казался святому отцу Страх, по честному столь пробежавший лицу. Прегрешенье, вестимо, поболе, Чем монах заподозрил дотоле. Питер с Рупрехтом в деле повязан одном, — Значит, Питер повинен в том деле дрянном! Да минует нас грех чародейства, Нет страшнее на свете злодейства. Питер Сной ухмыльнулся, глаза опустив, Он смущен был и хмур, но отнюдь не строптив, И с усмешкой взглянул на монаха, Удрученно, хотя и без страха. «Проживаю полвека я здесь, Питер Сной, И у Церкви забот не бывало со мной. Я исправный вполне прихожанин, И с тобой разговор безобманен. Даже дьявол, случись обоколь, не дай Бог, Уличить меня в страшном грехе бы не смог! Да и в ереси, думаю, тоже. И посмей он — злодея устрожу, Просто плюну в поганую рожу». Тон подобный был Кейфу отраден и мил — Питер к дьяволу явно не благоволил, Ярость Питера старцу по нраву, Радость в сердце за эту расправу, — Словно выпили оба по чарке вина. Чтобы боле на ум не пришел сатана, Сной добавил: «Я тайну раскрою, Этим совесть свою успокою. Ты же знаешь, я мирный вполне человек, Ни в раздоры, ни в ссоры не лезу вовек. Получилось на деле другое, Но намеренье было — благое! Сам ты можешь разделать меня под орех. Но прошу, отпусти мне неведенья грех, Это будет спокойней и лучше для всех, — К новым бедам ведет промедленье, — Разрешить надо недоуменье. Я поведаю всё тебе как на духу, Восприми же без гнева сию чепуху, Не вреди только сыну и мне, лопуху. Мы дурного отнюдь не хотели, Мы о благе всеобщем радели. Я и сын мой возлюбленный, Пит Питерсон, Возвращались, — луною сиял небосклон, И не лезли ни сын мой, ни я на рожон. Это было в ту ночь после казни, Мы катили себе без боязни. Мимо виселицы проезжал наш фургон, Мы расслышали стон, долетавший вдогон. Сын и я помертвели от жути, Но решили дознаться до сути. Кто-то явно стонал, но не призрак, не дух. И промолвил мой сын тут решительно, вслух: «Это Рупрехт, прости меня, Боже, — Он не умер сегодня, похоже». Так и есть, этот плут оказался живой — В том поклясться могу я своей головой! Ибо из-за цепей и колодок Был подвешен он за подбородок! Оказалась веревка не в меру длинна, В чем видна палача-неумехи вина. Как посмели сего бракодела Посылать на серьезное дело! И покуда зеваки шумели кругом, Рупрехт в петле болтался недвижным бревном. Но закончилась эта морока, И бедняга без всякого прока Под луною стонал одиноко. Мы в гостях засиделись в тот день допоздна, На крестинах — как можно не выпить вина! Были мы веселы, бестревожны, Разве капельку неосторожны. Не по-божески мимо проехать тогда, Коли с ближним твоим приключилась беда. Пусть разбойник и был многогрешен, Но… того…он же недоповешен! Милосердно из петли его извлекли. Ведь о славной кончине легенды пошли! А чудесное это спасенье — Словно знаменье и наставленье. Потому мы вдвоем, я и Пит Питерсон, Втихаря положили беднягу в фургон, Дома цепи заботливо сняли, Чтобы нам ни на что не пеняли. Знала тайну одна только Элит, жена, Добродетельна и не болтлива она. Не хвалясь, я мужчина изрядный, Доверяю жене безоглядно. Элит-умница лучший могла дать совет, С ней и с сыном, втроем, мы хранили секрет. Рупрехт пообещал, что исполнит завет! Мы уверены были всецело, Что благое содеяли дело! Представляешь, как мы потешались тайком Над молвою, что Рупрехт святыми влеком! Что Волхвы помогали бедняге В таковой уцелеть передряге, Что святая Урсула и тысячи дев За бандюгу молили, ладони воздев. И Волхвам, и Святой, право слово, Дел хватало без черта кривого. Стоя в гуще зевак, я и Пит Питерсон Зубоскалили, можно сказать, в унисон, Ибо знали секрет и держали фасон. Мы людей дураками считали, Впрочем, сами от них не отстали. Отче Кейф, но когда рассказал я жене, Что народ говорит, та ответила мне: Мол, те люди разумны бесспорно, — И восторг ее был непритворный. «Уповал же разбойник на помощь святых! И по вере пришло воздаянье от них. Кто так ловко веревку накинул, Кто столь славно кончину отринул? Здесь никак не могло обойтись без чудес, Это ж ясно, что помощь явилась с небес! Вас же с Питом вело провиденье За усердное ваше раденье. Благодарно и с трепетом должно понять. Что нам выпало в чуде участье принять! Три Волхва и святые хранители — Столь нечаянные покровители! Вот какая троим нам оказана честь — Мы должны этот факт непреложно учесть, Подозреньями душу свою не бесчесть». Отче, так рассудила супруга, Убедив в том и Сноя-супруга. Святый Боже, как мог на святых я грешить, Что злодея мешали они порешить! Коль висел бы он прочно, не худо, — Тут святые явили бы чудо! Если недоповешен, — валяй, доповесь, А иначе, палач, для чего же ты здесь? Справь работу сперва, а потом куролесь! От повторного к петле визита Ты меня бы избавил и Пита! Кейф, мы Рупрехту пищу давали и кров. Наконец-то откормлен он стал и здоров. И, его отпуская из дома, Знал я — жизнь его свыше ведома. Не свершивши добра, не обрящешь и зла. Так не мыслю, но скверные вышли дела: Лиходею — и казнь не наука, Да и петля ему — не порука. Отче Кейф, как настала вчерашняя ночь, Разбрелись мы по спальням с домашними прочь. Рупрехт вывел из стойла лошадку, Он и упряжь добавил вприкладку. Но ворочалась Элит, не в силах уснуть, Догадалась, что лошадь хотят умыкнуть. Разбудила меня, растолкала И понудила сцапать нахала! Моя славная Элит смекнула меж тем, Кто кобылу увел, и куда, и зачем. Не успели курнуть мы — по тропам Кони рысью неслись и галопом. Уверяю, что был это вовсе не сон, — Как скакали мы, я и мой Пит Питерсон! Без луны же окрестность безвидна. Участь наша была незавидна. Но мы знали округу, считай, назубок И нагнали мерзавца, проделав рывок. Чуть ножом не был я отоварен! Рассуди, отче Кейф, сколь коварен Тот, кто должен быть мне благодарен! Мы скрутили его, мы связали его — Всё же были вдвоем супротив одного! Удалось обратать нам детину — Мне и Питеру, славному сыну. Мы опутали вора с макушки до пят, Чтобы сверзиться подлый не смог супостат. Оказалось веревок в достатке. Приторочили вора к лошадке. «Пит, с тобой мы нарушили Божий закон: Ведь укравший спасения будет лишен. Пусть возьмут нас с тобою под стражу, Но должны возвратить мы покражу». На бандюгу надели его кандалы, Дабы не было нам за чужое хулы. Как мы к виселице торопились! — Ведь на важное дело стремились: Нам не надо, чтоб люди глумились. Как и давеча, петля висела, цела. Мы веревку отмеряли, — что за дела! Что палач недоделал почином, Было кончено махом единым Мной и Питером, доблестным сыном!»