Господин Малоссен - Пеннак Даниэль - Страница 87

– Все началось тогда, когда ваш близкий друг Сюзанна, хозяйка «Зебры», выставила Короля Живых Мертвецов, иными словами, когда она запретила ему присутствовать на показе Уникального Фильма.

Все-таки странное безразличие. Я целые месяцы метался в клетке своей мысли, всей душой жаждал раскрытия этой тайны, а теперь мне просто хочется спать, и только. Уснуть. На своей постели. На груди у Жюли. Под спокойный шелест каштанов, глядящих в наше раскрытое окно.

– Вы меня слушаете, Малоссен?

Я кивнул, что слушаю, а сам не мог отвести глаз от парадного города, дефилирующего за стеклами машины.

– Леман подумал, что можно неплохо на этом заработать, предложив единоличный сеанс Королю Живых Мертвецов, – продолжал Кудрие. – Он подкинул идею Сенклеру, который отправился к Королю. Король не сказал «нет». Пока старик Бернарден с сыном ездили в Австрию хоронить Лизль, Леман, Казнёв и Дютиёль обчистили дом в Веркоре. Когда Король увидел фильм, ему захотелось большего: купить его, но, чтобы все было легально, с подписанным контрактом и так далее. Сенклер вызвался уладить сделку. Король больше и не вникал ни во что. Некоторое время спустя он уже был владельцем Уникального Фильма. Акт о продаже, все по закону.

Да…

Да, да…

Лучше мне не знать, как Сенклер заставил старого Иова поставить свою подпись.

– Все остальное – инициатива этой банды. Они выполнили условия контракта, прикарманили барыши и могли бы ехать себе по домам. Но они предпочли остаться там и дождаться вас, Малоссен! Разослав эти фальшивые письма Френкеля с вашим почерком, они приклеили вам на лоб подходящий мотив. Они ждали вас. Они знали, что вы с Жюли должны приехать за Уникальным Фильмом. Они и факс вам отправили от имени старого Иова. Они же украли ваш грузовик. Девушка из гостиницы и студент Клеман – тоже их рук дело. Сенклер объявил всеобщую мобилизацию для борьбы с вами. Его правая рука, некто Казнёв, привлек еще пару-тройку банд из своих дружков. Просто невероятно, как Сенклер ценит вас. Он сам написал о вас длинную статью: «Пересадка преступных наклонностей»…

Не сводя глаз с Парижа, я спросил:

– Но что же в нем такого захватывающего, в этом несчастном фильме? Столько народу из-за него полегло.

– Вы бы уже знали это, если бы оставили у себя в камере телевизор, – ответил Кудрие.

– Телевизор? Они показали Уникальный Фильм по телевизору?

На этот раз я все-таки обернулся. (Мгновенной вспышкой мелькнул передо мной смятенный ужас на лицах наших киноманов. Уникальный Фильм по телику! Фильм старого Иова в руках у размывателей мозгов! Сюзанна, Авернон, Лекаедек, несчастные!)

Кудрие подтвердил:

– Позавчера вечером, в двадцать тридцать, по всем каналам. В ознаменование столетия кинематографа. Кажется, таково было желание Иова Бернардена. Сделать Уникальный Фильм событием планетарного масштаба… единственный показ, но для всей земли. Проект захватил буквально всех – американцев, европейцев, японцев. Недели напролет реклама представляет нам данное событие как символ всеобщего братства и единения в конце этого измученного века.

Я спросил:

– Вы смотрели?

– По долгу службы.

– И что?

– Еще наслушаетесь, дорогой, весь Париж только об этом и говорит.

Карегга остановил машину перед бывшей скобяной лавкой, которая служит нам домом. Я посмотрел на витрину магазинчика, взялся за ручку дверцы, но так и остался сидеть рядом с Кудрие. Карегга смотрел на меня в зеркало заднего вида. Кудрие потянулся и открыл дверцу, для меня.

– Они вас ждут.

Да, они все ждали меня. Это-Ангел и Верден, Жереми, Джулиус и Малыш, Тереза, Лауна, Клара, мама и Ясмина, Амар и весь табор Бен-Тайеба, Марти и, конечно же, Жюли, Сюзанна и Жервеза. И еще кое-кто в животе у Жервезы. И шампанское.

Я остановился на пороге.

И сказал:

– Я хотел бы поспать. Можно?

Я долго плакал во сне, прежде чем проснулся.

– Это ничего, Бенжамен, – прошептала мне на ухо Жюли, – немножко устал, вот и все.

Я плакал, я рыдал под сенью цветущей Жюли.

– Нужно же когда-нибудь и поплакать.

Она меня укачивала.

– Вернуться домой из тюрьмы, например, чем плохой повод?

Она объясняла мне этот феномен.

– Это поророка, Бенжамен, место, где встречаются воды Амазонки и Атлантики, смешение чувств… бескрайний разлив, невообразимый грохот!

Я отчаянно цеплялся за ее гибкие ветви.

– Хочешь, я расскажу тебе о самом замечательном моем потопе?

И я заснул второй раз под журчание ее поророки.

– Это было на следующий день, после нашей с тобой встречи, Бенжамен, ты помнишь? Тогда поророка длилась недели… Моя свобода налетела на мое счастье. Я много плакала, много целовала, много ломала… а потом ты пришел за мной… ты прорвал дамбу… ты поднялся до самого моего истока… и стала я такой счастливой…

Она смеялась в тишине. Я уже слышал ее откуда-то издалека.

– Такой счастливой и такой глупой…

Беспощадное перо Королевы Забо вычеркнуло бы эту метафору Амазонки и Атлантики, найди она ее в рукописях Жереми. Я прямо слышу, как она говорит: «Это слияние вод, мой мальчик, не слишком хорошая метафора: у нее дурной привкус!»

61

В конце концов я осушил слезы, и мое племя помогло мне прийти в себя. У меня было все: грудь Жюли, голос Клары, смех Малыша, истории Жереми, добрые предзнаменования Терезы, язык Джулиуса, транквилизаторы Лауны, бодрящее зелье Бен-Тайеба, кускус Ясмины, похвалы мамы – «Ты хороший сын, Бенжамен», – любовь любимых, дружба друзей… (О, сколько у нас неотданных долгов!)

Мое выздоровление шло не само по себе. Оно повлекло за собой конфликт предписаний.

– Надо выводить Бенжамена в свет, – утверждал Жереми.

– Ему надо общаться! – подначивал Малыш.

– Ему надо отдыхать! – возражала Тереза.

Что до меня, я был согласен, чтобы меня оставили в покое. (Такое решение особенно легко принимать в тюрьме.) Честно говоря, я бы охотно разбил свою палатку прямо на Жюли, но Жюли стерегла живот Жервезы.

– Мне удобнее оставаться на ночь у Жервезы, никогда не знаешь, что может случиться. Она столько работает, что роды могут начаться в любой момент.

Теперь было две Жюли – моя и Жюли Жервезы.

– Ты знаешь, она – удивительная. Ее тамплиеры готовы перестрелять друг друга, а ей – все равно: ни малейшего желания узнать, ни кто сделал ей этого ребенка, ни как. Она, как ни в чем не бывало, продолжает возиться со своими шлюшками, а те смотрят на нее так, будто это совершенно естественно для девственниц: забеременеть. Этот ребенок – какая-то странная очевидность, Бенжамен. Небесная, что ли.

Жюли покидала меня. Она вставала. Она поднималась, держась руками за бока и скривив рот от внезапной боли.

– До завтра.

Она выходила из нашей комнаты, неся впереди себя живот и переваливаясь уточкой. Она осторожно спускалась по лестнице и проходила через нашу лавочку, как беременная на сносях. Никто не смеялся, видя, как она ходит. Это была уже вовсе не смешная карикатура на меня, Бенжамена, в состоянии эмпатического материнства, просто Жюли носила в себе загадку Жервезы.

Надо знать Жереми: меня все-таки вывели на улицу не только для того, чтобы воспоминание о заточении поскорее выветрилось у меня из головы, но и затем, чтобы заполнить чем-нибудь отсутствие Жюли: домашние обеды у Амара, у Забо, у Тео, у Луссы, у Жервезы, у Сюзанны с кинолюбителями, поход в ресторан с Кудрие, силистриевы вечеринки, встречи с новыми друзьями за этими дружескими столами, новые приглашения, выражения симпатий, разнообразие лиц, но в меню всех разговоров – одно и то же блюдо: фильм старого Иова!

Кудрие был прав, Париж только об этом и говорил.

Жереми этому не удивлялся.

– А о чем же еще говорить, по-твоему? О выборах? Кто справа сделает правых? Кто слева опрокинет левых? Какой зеленый умоет своих? Кому центр продаст центр? И кто из этих трюкачей будет иметь нас следующие семь лет? Это продолжается месяцами, Бен, нас развлекали этим все время, пока ты сидел! Хочешь, скажу, что ты пропустил? Собрание антропофагов.