Поэзия Латинской Америки - Коллектив авторов - Страница 85

85

Дубки

Возле дороги, у самой реки, плакали тихо, по-детски дубки, свежий покой с облаками деля, в свете жемчужном дремали поля, сказка волшебная грезилась мне в утренней розовопенной волне, у ветряка, над кипеньем садов, чудились смех и хорал голосов, в зелени влажной далеких маслин мнился мне томный призыв окарин, тишь полевая да млечный туман в воздухе стлалися, как фимиам… А у дороги, у самой реки, плакали тихо, по-детски дубки.

Сапсаны[236]

Покинув скалы в плащах тумана, на крыльях алых летят сапсаны. Они зобасты и горделивы, их тени сизы, темней оливы. Их клювы кривы, острей булата, а грай зловещий страшит пернатых. Чего им надо — непостижимо! Парят над речкой, и снова мимо зеленых пастбищ, болот и кочек, селений сирых, глухих урочищ. Всего милей им уединенье: столбы, руины средь запустенья. Там они дремлют в вечернем ветре, непостижимые посланцы смерти. Горит их перьев великолепье, они — как тени седых столетий!

Шествие

Лентой увядших цветов — о, как бескровны их лица! — меж разноцветных домов шествие плавно змеится. Шелест упругих шелков цвета зари и печали, встретят ночных пришлецов мглою повитые дали. Тяжек их шаг и суров, в страхе распахнуты очи, мертвых ли сумрачный зов манит их вновь и морочит? Ночи густеет покров, тает людей вереница… Ждут их, как песни без слов, инков державных гробницы.

АЛЬБЕРТО УРЕТА[237]

Перевод М. Квятковской

Уснуло время…

В часах уснуло время. Ни одной неверной ноты нет в гармонии напевной, исторгнутой в ночи болезненной луной, чей свет — как музыка, как стон тоски душевной. Все спит в печальной спальне одинокой. Жизнь застывает. Миг перерастает в вечность. Мы растворяемся в недвижности глубокой, и мнится, сон души уходит в бесконечность.

Баллада о морской розе

Стрелки твои означают тридцать две дороги, одни уводят на землю, другие — в простор морской. Скажи мне, роза ветров, нет ли еще одной? Стрелки твои означают тридцать две дороги, одни уводят на землю, другие — в простор морской. Скажи мне, роза ветров, нет ли новой, совсем иной? Роза ветров, укажи мне, укажи мне мою дорогу, и пусть ни на суше, ни в море не будет ее примет. Дай в никуда мне дорогу, неприкаянных странников, роза, а лучше всего такую, откуда возврата нет.

Не бойся, если несчастье…

Не бойся, если несчастье тебя клеймом отмечает — таится завязь улыбки в исходе любой беды; самые темные воды звезду на себе качают, и нет приветливей света, чем свет печальной звезды. Оставь земле свое бремя, познай затишье покоя, рожденное скрытой скорбью средь мрака и немоты, — тогда над своей душою ты сядешь, как над рекою, и будешь следить, как мимо плывут и жизнь и мечты. И вечером, может быть, ночью, пробьет твой час сокровенный, когда должна воротиться душа к иным берегам, и все, что было с тобою, мелькнет чередой мгновенной, — тогда поцелуй прощальный пошли вослед этим снам, если увидишь призрак, любимый и незабвенный, летящий тебе навстречу, наперерез волнам…

СЕСАР ВАЛЬЕХО[238]

Хлеб наш

Перевод Юнны Мориц

Проглочен завтрак… Влажное кладбище до облаков пропахло кровью ближних. Зима, дома… Ползущая телега, похожая на существо живое и скованное голодом в мороз. Хочу стучать во все дома подряд и спрашивать бог весть о ком и после увидеть бедняков и положить в ладони каждого горячий хлеб — и плакать. И грабить виноградники обжор двумя святыми сильными руками, которые однажды на рассвете навек освободились от креста. Не поднимайтесь по утрам, ресницы! О господи, наш каждодневный хлеб нам даждь!.. Все кости у меня — чужие; а чьи они, я их украл, быть может! Я в этот мир пришел забрать, быть может, все то, что должен был забрать другой. Я думаю, что, если б не родился, другой бедняк согрелся б этим кофе! Я — жалкий вор… Куда деваться мне? И в этот час, когда земля так пахнет могилой, нищетой и так печальна, хочу стучать во все дома подряд, и бог весть у кого просить прощенья, и печь ему горячие хлеба — вот здесь, в огне пылающего сердца.