Дикое Сердце (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 41

Не дав ей возможности уклониться, Ренато поднес руку Моники к губам, целуя их с благодарностью и нежностью, с юношеским и бесхитростным восторгом, потрясшем всю ее, заставляя вновь вернуться в то головокружительное время, к тем далеким дням отрочества, когда она была для него сестрой, подругой, учительницей, советчицей… в те дни, когда он был для нее возвышенной мечтой идеальной любви. Однако она резко выдернула руки, когда прекрасная фигура Айме появилась за ними, приближаясь и комментируя с оттенком несколько язвительной шутки:

- Что это? Мой господин жених, кажется, чувствует настоящий восторг к моей сестре-настоятельнице…

- Я даже не монахиня, сестра. Еще нет… Конечно, мы обе продолжим путь, который себе наметили…

- Я благодарил Монику с восторгом моего сердца, Айме, - разъяснил Ренато. – Благодаря ей, станет реальностью первый человеческий и справедливый поступок, что я желаю произвести в Кампо Реаль. Но мы не можем терять времени. Я должен проследить за тем, чтобы исполнились все, что заказала Моника. Ты должно быть устала, и тебе нужно некоторое время отдохнуть.

- Я не устала. Это слишком сказано, что я устала. Действительно, много чего нужно сделать, и не думаю отдыхать, пока не осуществится большая часть из всего этого. Я хочу поговорить с доньей Софией и немедленно вернуться на плантации.

- Как пожелаешь, Моника. А сейчас, простите, мне нужно идти. До встречи…

- Ты почти не был со мной, Ренато, - пожаловалась Айме.

- Будет еще время, Айме. Будет много времени, - уверил, удаляясь Ренато, оставив сестер вдвоем.

- Идиот! – пробормотала сквозь зубы Айме.

- Нет! – упрекнула Моника будто сетуя.

- Да, он идиот. Конечно же ты купаешься в воде из роз.

- В лучшем случае в воде из шипов, сестра. Хотела бы я думать, что ты искренна и любишь его достаточно, чтобы чувствовать ревность.

- Ревность к тебе? – отвергла Айме с притворным презрением.

- Это было бы, конечно абсурдно. Но не волнуйся. Я лишь принимаю на себя ту роль, которую ты не хочешь: тяготы, хлопоты…

- И всю благодарность Ренато, конечно же.

- А у тебя вся его любовь. Так что не жалуйся…

- Я из тех, кто защищается, а не жалуется. Вот увидишь, завтра, когда он женится на мне, все будет по-другому.

- Это единственное, чего я жду и желаю. А сейчас, с твоего разрешения… Уходи к твоим духам, кружевам и шелкам. А я вернусь к моим невзгодам, язвам и больным. Не будем больше сталкиваться, сестра. У нас разные пути.

- Мы проходим отмель! – воскликнул Хуан Дьявол радостно. И затем приказал: - Опустите парус бизань-мачты! Двое человек – левый борт, готовьтесь вычерпывать воду…!

- Что вы собираетесь делать, капитан? – забеспокоился второй.

- Разве ты не видишь? Повернуть налево.

- Но мы идем на камни! Мы не выдержим ветра…!

- Поднять парус фок-мачты! – крикнул Хуан, не обратив внимания на заместителя. – Поднять главный парус!

Сильный удар моря обрушился на левый борт, смывая палубу, заставляя скатиться двух промокших моряков, которые, как автоматы, подчинились голосу капитана. Следом за ним другой удар тряхнул корабль, заставляя принять его первоначальное положение и, как буйный жеребенок, в которого вонзили шпоры, Люцифер подпрыгнул, оставляя с одной стороны подводные камни, чтобы войти победно и невредимо в безопасное укрытие за скалистыми берегами.

- Если бы я не видел, капитан, то не поверил.

- Но ты уже увидел, - заметил Хуан, не придавая важности этому происшествию. Затем, повысив голос, распорядился: - К месту, рулевой! Опускайте фок! Приготовьтесь бросить якорь! Приготовить шлюпку, чтобы пристать к берегу!

- Прямо сейчас? Не может быть… - возразил второй.

- Когда ты перестанешь говорить это? Шлюпку, чтобы высадиться на берег!

- Со скольким количеством людей на веслах, капитан?

- Меня будет достаточно…

20.

- Какая ты красивая, дочка… какая же красивая! Посмотрись в зеркало…

Белые ладони Софии только что закрепили венок и фату на блестящие, черные, как смоль, волосы Айме де Мольнар, вместе с этим растроганная Каталина улыбалась, а три горничные приводили в порядок складки на длинном шлейфе новобрачной.

- Уже может чувствовать себя счастливым Ренато… а гордым крестный, который поведет тебя к алтарю.

- Вот четки и твой платок. Пусть Бог тебя благословит, дочь моя. Какая ты сейчас красивая… какая же красивая! – пришла в восторг Каталина де Мольнар.

Последняя булавка тщательного туалета приколота и женщины, заполнявшие широкую спальню, окружали невесту разговорами и перешептываниями. Без сомнения, Айме была сейчас красивее, чем когда-либо. На редкость были бледны щеки, всегда румяные, а на лице цвета янтаря, блестели горящие и выразительные, большие темные глаза. Трепетал рот, как бутон ярко-красной розы, а в глазах вспыхнуло глубокое удовлетворение, когда, взглянув на себя в венецианское зеркало, она нашла себя самой желанной и красивой. Выходя из кратковременной задумчивости, она спросила:

- Уже пора?

- Уже давно… но пусть подождут, - посоветовала София. – Сегодня здесь самый важный человек – это ты, Айме.

Она улыбнулась, слушая доносившийся до нее вежливый шепот. Никогда еще дом Д`Отремон не казался таким блестящим, как той ночью. Как раскаленные угли сверкал его мрамор, бронза, зеркала, севрские украшения, посуда из серебра… Цветы переполняли все вазы, составляя благоухающую дорогу от каменной лестницы до маленькой белой церкви, по бокам которой теснились работники Кампо Реаль и его соседних усадеб, кучера и лакеи господ, приехавших из Сен-Пьера, крестьяне многих округ… Два ряда слуг высоко держали факелы, освещая место, которое облачная ночь делала совершенно темным. Вдруг Айме повернулась к сеньоре Мольнар спросила:

- А где Моника?

- Моника…? – пробормотала Каталина. Ну… не знаю. Полагаю, что…

- А вот и она, - указала София.

Действительно, приближалась Моника. Единственная, кто не изменил свой внешний облик: в своем вечном платье с длинными рукавами и высоким воротом, со светлыми волосами, причесанными так же просто, как и всегда, с бледным и изящным лицом без косметики, где усталость оставила свой след, со своими большими глазами, одновременно чистыми и глубокими, высокомерными и искренними. И обратившись к Софии, объяснила:

- Посаженный отец ждет Айме у дверей. И Ренато просит, чтобы вы вложили ей в руки это.

- Вложи ты сама, дочка. – София сердечно улыбнулась, возможно пытаясь разгадать мысли на ее прекрасном лице. Но Моника, не колеблясь, вложила белый и надушенный букет невесты в руку Айме, одновременно указывая:

- Это последняя деталь, сестра. Тебе только остается пойти к алтарю.

- Ты не пожелаешь мне удачи? – спросила Айме с оттенком насмешки в голосе.

- Всей душой, сестра, - искренне подтвердила Моника.

Медленно приближалась к алтарю прекрасная невеста, опираясь ладонью о руку старого губернатора, который казался внушительным в безупречно вышитом жакете торжественного вида. Цвет и сливки всего общества Сен-Пьера и всего острова находились в эти минуты под потолком блистающей церкви Кампо Реаль, которая сверкала, словно золотая вспышка пламени от тысяч свечей. Рядом с Ренато, обессиленная и бледная под своим черным платьем, София Д`Отремон переживала момент сильного волнения этой свадьбы, а глаза Ренато, устремленные на Айме смотрели так, словно к нему приближалось счастье всего мира.

- Айме де Мольнар и Биксе-Вилье, хочешь ли ты взять в мужья Ренато Д`Отремон и Валуа?

- Да, хочу…

Рука священника поднялась, чтобы благословить склоненные у алтаря головы, в тишине сдерживаемых дыханий дрожало волнение тех минут, столь различное по природе, и находящееся в столь разных сердцах… Слезы стояли в глазах Софии и Каталины; добрая, сдержанная, зрелая улыбка на губах мужчины, представляющего власти Франции на отдаленном тропическом острове; воплощение чистого счастья в ясных глазах Ренато; странный загадочный блеск в глазах Айме… и отдельно от остальных, рядом с боковой дверью храма, скрестив руки на груди, словно пытаясь сдержать чрезмерное биение сердца, чтобы заглушить боль в тишине, стояла Моника на этой церемонии, как отрешенная. Ее губы были сухими и лихорадочными; невидящие от грусти глаза уже не могли плакать; колени мягко подгибались, словно вес ее хрупкого тела был слишком тяжел; а мысли, сгорающие сами в себе, горящие, светящие и пожиравшие себя, как свечи алтаря, сконцентрировались в нескольких словах молитвы: