Курляндский бес - Плещеева Дарья - Страница 72

Погоня искала удобный спуск к реке. И поиски не должны были затянуться.

– Ну хоть Петруха уцелеет… – пробормотал Ивашка.

А Петруха в это время бежал по лесу, хоронясь за стволами деревьев. Бахмата он оставил внизу, а сам полез наверх – в разведку. Придумал он это, глядя в спину уходящему Ивашке. Приходилось ему дома бывать во всяких переделках, и он надеялся, что на месте, разобравшись, что к чему, примет разумное решение.

Выстрелы его не слишком удивили – он сообразил, что всадники собрались на краю одного из утесов и пытаются достать пулями укрывшихся внизу Ивашку и женщин. Нужно было хотя бы узнать количество врагов.

Вдруг лесная тропа пошла вверх, все выше, выше, и вывела Петруху на край самого высокого утеса, из которого струились родники.

Оттуда он, как и Ивашка, увидел идущие по реке струги. Они были далековато, да и стрельба во владениях герцога их не касалась – может, герцогские лесничие кого-то гоняют. И потому Петруха принял единственно возможное решение. Он понесся, что было мочи, лесом и только чудом не расшибся, споткнувшись о торчащие из земли корни.

Когда он вторично выскочил на самый край, стрельба продолжалась – но и струги были уже совсем близко.

Петруха, размахивая руками, поскакал по уступам вниз. Сорвав с себя колет и рубаху, он сел наземь и, ругаясь, стянул сапоги. А потом, забежав в воду по колено, плюхнулся на живот и нырнул, уходя в глубину. Вынырнул он саженях в восьми от берега, набрал воздуху – и опять скрылся под водой. Таким образом он подплыл довольно близко к головному стругу, а там уж заорал, что было мочи:

– Братцы! Православные! Выручай, Христа ради!

Струговщики не ожидали услышать такое и даже немного растерялись. Но кто-то из стрелецких десятников, а на судне плыло два десятка стрельцов, прикрикнул:

– Дурачье, бросайте ему конец!

Мокрого Петруху втянули на борт.

– Ты кто таков? – строго спросили его.

– Братцы, про то один лишь воевода Ордин-Нащокин ведает, – отважно соврал Петруха. – Да еще Посольский приказ. Там наши люди погибают! Кто тут у вас начальный? Пусть прикажет их у врага отнять!

– Так там по нашим стреляли? – спросил стрелецкий десятник.

– А то по кому же?! Ты тут за главного? Вели гребцам порезвее веслами махать! Коли наших пристрелят – тебе перед воеводой ответ держать!

– Ну-ка, изготовьтесь к бою, молодцы, – приказал десятник. – Акинфиев, запаливай жгут. Забирай правее, ребята, пищали на версту не бьют…

Горящий жгут пошел по рукам, от стрельца к стрельцу, чтобы все могли зажечь фитили пищалей.

– Акинфиев, Абрамов, Лодыгин – палите поверх голов, для вразумления. Отступят – хорошо, нет – еще пугнем.

– Мне к Посольского приказа подьячему Шумилову! – стал требовать Петруха. – Без проволочки! Я с донесением!

– Все эти приказные и воеводы берегом идут, – ответили ему.

Залп с головного струга не достал, но сильно удивил герцогскую погоню, всадники отступили в лес – черт ли их, московитов, разберет, каких от них подарков ждать.

Плоскодонные ертаульные струги тем и хороши, что могут подойти близко к берегу. С головным стругом поравнялся другой, поменьше и более верткий, Петруха перескочил с борта на борт, кричал, грозил царским гневом, и, когда поравнялись с высоченным утесом, струг резко принял влево.

Прикрываемые пищальным огнем, с утеса спустились на подножие и затем в воду Ивашка, Дениза и Анриэтта. Их втащили на струг, и он опять вышел на стрежень, заняв место в строю.

– Батюшки, сколько ж вас тут? – спросил изумленный Ивашка.

– Чуть не полторы тыщи лодок и стругов, – с гордостью сказали струговщики.

– Так что, с воды будете Кокенгаузен брать?

– А что ж? Прикажут – и с воды.

– Высоко ж стоит.

– Это ты пушкарям скажи, это их забота.

Шумилов ехал вместе с начальными людьми и с самим воеводой Афанасием Лаврентьевичем Ординым-Нащокиным по правому берегу. Он держался позади, а рядом с воеводой был князь Мышецкий. Он, встретившись с государем и представив ему датского посла, а также доложив о своих переговорах в Дании и Бранденбурге, получил повеление возвращаться обратно в Копенгаген. Князь и его свита ехали с войском, пока не будет удобной дороги на Митаву, чтобы в Митаве решить, Виндавский или же Либавский порт предпочесть. Туда же вместе с ним должен был отправиться Афанасий Лаврентьевич – по крайней мере, так он полагал, все должно было решиться в царском шатре, а государь Алексей Михайлович от нетерпения умчался вперед, чтобы самолично начать осаду замка.

К Шумилову с разговорами не приставали – он все, что мог, доложил о смерти князя Тюфякина и держался в стороне от молодых и чиновных князей и княжичей, думал о своем. А «свое» это было – намеки верных людей, что-де хватит Шумилову сидеть в Посольском приказе, государь после курляндского путешествия непременно велит ему быть в Приказе тайных дел, который все больше власти в Кремле забирает. Аргамак подьячего был немолод, смирен, позволял унестись мечтами туда, где нет войск и не гомонят стрельцы, затевая на ходу вольные беседы.

К нему подъехал парнишка-посыльный.

– Твоя милость Шумилов из Посольского приказа будет? – спросил, кланяясь, парнишка.

– Кому до меня нужда?

– Там из речки четверых выловили. Один божится, что он Посольского приказа толмач Ивашка Макаров, другой, опять же, не приказный, а твердит, что твоя милость его посылала, он Петруха Васильев.

– Это двое. Кто другие два?

– Баб они где-то себе добыли, – презрительно сказал посыльный.

– Где они с бабами?

– На стругах плывут.

– Веди, показывай.

В ожидании встречи с Шумиловым Ивашка и Петруха выспрашивали о взятии Динабурга, который в тот же день велено было звать Борисоглебском. Осада длилась около двух недель, хотя гарнизон был невелик. Кокенгаузен и гарнизон имел поболее, и укрепления – получше, и расположен более удобно, чтобы выдержать осаду.

– А на приступ пошли, как вторые петухи пропели, – рассказывали стрельцы, – а как третьим петухам петь, так и в город вошли. А как в город вошли, так на верхний замок нас повели, а там сеча была яростная! А потом государь велел в городе православную церковь ставить, сразу же, без заминки!

– Не вам ли, молодцы, с берега машут? – спросил Ивашку с Петрухой струговщик.

И началась суматоха – нужно было ссадить со струга Анриэтту с Денизой, нужно было найти лекарей, чтобы отдать им Анриэтту с ее коленом, а многие лекаря остались в Борисоглебске – две с половиной сотни раненых с собой не потащишь. Врачеватели были далеко, в обозе, Анриэтту повезли туда, Петруха отправился следом – искать себе хоть какую сухую одежонку и обувку, мокрый Ивашка остался с Шумиловым.

Он первым делом покаялся – бахматы остались на том берегу, иначе никак не получалось. Он даже тыкал пальцем вдаль, показывая, где они стоят.

– Сейчас передовой полк уйдет к Кокенгаузену, приступать к осаде, вы при мне будете… Где вторая монашка?

Шумилов подразумевал Денизу.

– Она с той осталась, помогать врачевать.

– Будь при мне. Я о вас с Петрухой воеводе доложу.

Афанасий Лаврентьевич принял их поздно вечером в своем шатре. Ивашке доводилось с ним встречаться, а вот Петруха видел воеводу впервые и удивился – седоватый и чернобровый, имеющий нос с заметной горбинкой и темные живые глаза, воевода менее всего был похож на раскормленного и высокомерного боярина.

Ордин-Нащокин, в одном полосатом зипуне и простых портах, расхаживал взад-вперед, диктуя важное письмо сыну Воину. Сына, двадцатилетнего молодца, в Посольском приказе знали – он помогал отцу в переписке, отменно знал немецкий, польский и латинский языки, воспитывался на европейский лад.

– Заходи, Арсений Петрович, – пригласил он. – И вы заходите. Много о чем вас надобно расспросить. Только послание докончу. Хочу, чтобы из Казани прислали мастеров добрых – там наловчились строить речные суда для военного дела, а они нам скоро понадобятся. И в Астрахани с Делового двора мастеров потребую – там уже крупные суда строят, чтобы ходить по Каспийскому морю.