Крылья (СИ) - Славина Ирена - Страница 78

***

— Не сходи с ума, — говорит Альцедо. — Мне вот снятся теннисные мячики чуть ли не каждую ночь. Дошло до того, что вчера я поехал на корт и стучал мячами об стену, пока в глазах не зарябило.

Я рассказал ему про воду и блики и про то, как мне осточертело видеть их во сне.

— Помнишь Силентиум, который стирает два часа свежих воспоминаний?

— Да.

— У него обнаружился любопытный побочный эффект. При регулярном приеме небольших доз краткосрочная память почти не повреждается, зато начинают меркнуть остаточные реакции. Весь мусор, который хранили клетки памяти, — просто сгорает. Остаешься только ты и твои мысли.

— Предлагаешь мне уколоться Силентиумом?

— Как вариант, как вариант, — смеется Альцедо. — Правда всё это пока не слишком хорошо изучено. Так что я бы не рекомендовал... Хотя... Если захочешь побыть лабораторной мышкой, я всегда к твоим услугам.

***

К бликам и воде потихоньку начали примешиваться другие видения: волки, человек в бинтах, язык пламени, бегущий вверх по бумаге... Я не слишком паниковал, потому что мозг Эйджи и Скотта тоже выдавали массу остаточных реакций. «Всё пройдёт, — уговаривал я себя. — И это тоже».

Как бы не так.

Волки стали сниться мне каждую ночь: большие, пушистые, с желтыми глазами-лунами. Человек в бинтах вяло шевелился и плакал так, что сжималось сердце. Огонь бежал вверх, разгораясь все ярче и ярче... Всё это имело какой-то смысл, все эти фрагменты принадлежали одной большой мозаике. Только вот мозаика эта давным-давно рассыпалась и больше мне не принадлежала. Хотел ли я восстановить её в памяти? Вряд ли...

Как-то ночью, на исходе апреля, мне приснился сон, который я уже однажды видел: я держу в объятиях Катрину, её голова на моей груди, я знаю, что сейчас она отстранится и я увижу красный след на своей рубашке. Так и есть: отодвигается, поднимает лицо и смотрит на меня. Не печально, просто сосредоточенно. «Иди дальше и не оглядывайся», — повторяет она.

— Куда идти? — спрашиваю я.

— Туда, — отвечает Катрина и вытягивает в сторону руку. Я устремляю взгляд в указанном направлении: там снова виднеется река, блики на воде, стая серых волков и человек в бинтах, лежащий на берегу.

— Чёрт! — выругался я, подскакивая на кровати. — Ну сколько можно?

В то же утро я позвонил в госпиталь и взял неделю отпуска. Пора разогнать волков, расплескать реку и вытащить человека из бинтов. Раз уж сама Катрина просит меня об этом.

— Альцедо, я еду в Киев. Составишь мне компанию?

26. Лика. День первый

Мой брат, давным-давно закончивший курсы пилотирования при Уайдбеке, справляющийся с вертолётами и легкомоторными самолетами легче, чем со стиральной машиной, и навернувший не одну сотню часов над Альпами, позвонил в дверь, вошёл в квартиру, и, неловко переминаясь с ноги на ногу, заявил, что он не полетит со мной ни в какую Восточную Европу, потому что БОИТСЯ ЛЕТАТЬ.

— Приехали, — обалдел я.

— Клянусь, — вскинул руки Альцедо, — Клянусь мамочкой.

Следующие пятнадцать минут я выслушивал подробный отчет о его остаточных реакциях: крошка Изабелла боялась летать и за всю жизнь уступила родителям только дважды. Первый раз она провела на борту самолёта в едва ли не полуобморочном состоянии, а второй раз закончился бурной истерикой, которую не смогли унять ни родители, ни экипаж, ни порция успокоительного.

— Вот так вот, — сник Альцедо.

— Сядешь в самолёт, бахнешь виски и ляжешь спать. Я присмотрю за малюткой Изабеллой, — предложил я.

— Наверно я плохо объяснил... Её фобия была настолько сильна, что я просто боюсь потерять контроль над телом. Чего доброго, нокаутирую стюардесс, разобью окно и попытаюсь выйти из самолета на высоте десять тысяч метров. Ты готов к таким приключениям?

Я расхохотался, да так, что не сразу заметил, что Альцедо не смеётся. Что он абсолютно — абсолютно! — серьёзен. Я не сомневался в том, что даже находясь в теле девочки, он легко справится с любым противником (годы тренировок взяли своё), что молниеносная реакция теннисистки только улучшит его бойцовские качества, и не сомневался, что если ему сильно захочется выбить окно самолёта, то вряд ли кто-то сможет его остановить. Но во что я категорически отказывался верить — так это в то, что можно потерять контроль над телом. Среди десульторов ходили всякие байки, некоторые из которых мы особенно любили пересказывать за стаканом сангрии, и легенда о «потере контроля» была самой популярной.

— Ты в самом деле веришь в эти сказки?

— Даже сказки не возникают на пустом месте, Крис.

— Ну-ну, — отмахнулся я.

— Мозг такая штука... Не всегда знаешь, чего ждать от своего собственного, что уж говорить о чужом? Жить в другом теле — всё равно что жить в заброшенном доме: при свете дня всё спокойно, но стоит задёрнуть шторы и неизвестно, какие призраки попрут наверх из подвалов и чердаков. Есть еще кое-что...

Альцедо подсаживается поближе, нервно сложив ладони на коленях.

— Даже не знаю, тянет ли это на аргумент... Однажды, когда я всё еще был в теле старика-афганца, мы с приятелями выбрались поиграть в пейнтбол. Я еще не успел толком приладить маску на лицо, но уже смекнул, что со мной что-то не так. Маска, камуфляж и оружие в руках наполнили меня какой-то панической, лютой решимостью. Я сразу смекнул, что это всего лишь остаточные, и подумал, что не стоит себя сдерживать: даже собак иногда нужно спускать с поводка, ха-ха. Всё шло гладко, пока... Мне показалось, что я потерял сознание на несколько секунд, а когда пришел в себя, то увидел перед собой окровавленную физиономию одного из парней. Догадайся, что случилось? Мне потом рассказали, я сам никак не мог вспомнить...

— Тело рвануло в бой?

— Да. Я рубанул друга прикладом пушки для пейнтбола. Не помню этого момента вообще, но... есть о чем подумать, правда?

— Со мной никогда не случалось ничего подобного.

— Я тоже никогда не болел СПИДом, но это не значит, что этого синдрома нет в природе. Я уверен на сто процентов, что внутри каждого из нас есть тайная комната, fra, в этой комнате — потайной шкаф, а в шкафу — тайная кнопка, при нажатии на которую можно вылететь из ботинок. И черт бы с ней, ты знать не знаешь, где эта кнопка, да вот беда: тело прекрасно помнит, где она.

Альцедо тряхнул белокурыми локонами и вскочил на ноги.

— Я не полечу с тобой в твой Киев ни за какие коврижки.

— Ну и ладно.

— Мы поедем туда на машине!

Навернуть две тысячи километров в один конец только потому что мои остаточные реакции не дают мне спать по ночам? Иногда я поступал нерационально, но чтобы настолько? Но Альцедо пребывал от затеи в полном восторге.

— Всегда хотел прокатиться по старушке Европе! Да еще и на твоей тачке, это же просто вихрь. Не успеешь глазом моргнуть, как мы будем сидеть посреди Крещатика, уплетать борщ и глушить украинскую водку. Если конечно останемся живы после немецкого пива, чешской бехеровки и польской медовухи...

— Это если крошке Изабелле согласятся продавать спиртное, — обламываю его я.

— О, Беллочка постарается выглядеть хоть куда! Она уже сносно прыгает на каблуках и даже раздобыла силиконовые подкладки в лифчик! Показать?!

— Боже, избавь меня от этих подробностей...

***

Я забросил в машину две дюжины доз Силентиума, коробку маячков для окольцовки птиц, пушку с транквилизатором, сумку со всяким медицинским хламом, который я всегда предпочитал держать под рукой. Неофрон бы прослезился... Альцедо забил оставшееся пространство косметикой и дизайнерскими туфлями.

— Я модная девушка, — важно сказал он, залезая в салон.

— Я вижу.

— Я могу отличить карандаш для губ от карандаша для бровей!

— О нет...

— О да! Я могу за пять секунд отличить дезодорант от антиперспиранта, а потом выбрать такой, который не оставляет белых пятен на черном платье!

— О боги...

— А бретельки лифчика, оказывается, можно перекрещивать на спине и тогда их не будет видно из-под одежды, ты знал?!