Паром - Искандер Фазиль Абдулович - Страница 26

26

Память

Поздравить с днем рождения забыл. Потом забыл и самый день рожденья. И вот приносит почта извещенье, Что умер друг. А он его любил. Он плакал одиноко в темноте. О чем? О том, что некогда, когда-то Была забыта маленькая дата. Образовалась щель. И мы не те. Он плакал, но и думал что есть сил О том, что сам он некогда, когда-то Забвением, пускай условной, даты Начало смерти друга положил. И собственного, может быть, конца Началом стала щелочка зиянья. Но эту мысль, и не без основанья. Он не хотел додумать до конца.

Слепой

Когда ударит свет в оконце И вскрикнет ласточка в саду, Слепой, проснувшийся от солнца. Глаза откроет в темноту. Что впереди? Давно немолод. Давно впотьмах пустынный зрак. Что зимний день? Там темный холод. Что летний день? Горячий мрак. Но есть любимый сон о детстве: Подсолнух в золотой пыльце И никаких грядущих бедствий… Там свет. И мама на крыльце. Так что ему реальность яви? Сон, что его врачует стон, Он предпочесть не только вправе — Явнее яви его сон. Явней — над этой черной ямой И потому над пустотой, Помедли, свет, помедли, мама, Гори, подсолнух золотой…

Ребенок

Первозданною радостью брызни И рассмейся от счастья навзрыд! За невидимой бабочкой жизни По лужайке ребенок бежит. Косолапые эти движенья, Человек, человек, человек! И зеленой земли притяженье. Убыстряющее разбег. Пузырящийся парус рубашки Да кудряшки, и только всего. Верноподданные ромашки Припадают к ножонкам его. И трясется от хохота прядка. Он бежит через лес васильков, И зубов его верхних двойчатка Ослепительней облаков. Никому никакой укоризны, Вздор — сомненья и мелочь обид. За невидимой бабочкой жизни По лужайке ребенок бежит. И земля, улыбаясь на топот, Подстилает траву, как постель. И ступням его шепчет, должно быть: Параллель, параллель, параллель!

Когда движения и ветра …

Когда движения и ветра Не обещает небосвод, Беру линейку геометра: Ребенок все-таки растет. Когда на дно влекут ошибки, Смешно сказать, хватаюсь вдруг За полукруг твоей улыбки. Как за спасательный свой круг. Когда просвечивает шейка Яичком, поднятым на свет, Я ощущаю радость шейха, В тени тянущего шербет. Когда я говорю о счастье Вне романтических легенд. Ты, мой глазастик и ушастик, Один, но мощный аргумент. И даже рубашонки вырез Сладчайшим обдает теплом, Ты из нее, играя, вылез Как бы мужающим плечом. И я реку: — Душа телесна, А тело, стало быть, небесно. И может быть, ты в этом весь: Не спахтанная жизнью смесь. Мужай, мужай, ребенок милый. Ты — направление. Я — сила. Фонарик мой в ночном лесу. Ты — свет. Но я тебя несу.

Бывает, от дома вдали…

Бывает, от дома вдали Вдруг слышишь — ребенок твой плачет. Неужто его привезли? Но как это? Что это значит? Спросонья тряхнешь головой: Гостиница, койка, усталость… Очнешься, поймешь, что не твой. Но длится щемящая жалость. Что ж! В мире безумных страстей Мы люди, покуда ранимый Нам слышится голос детей, От собственных — неотличимый.

Бывает, сын, с детьми играя…

Бывает, сын, с детьми играя. Заметив издали меня, Замрет и смотрит не мигая, А за спиною беготня. Нырнуть в игру или хотя бы На миг рвануться и прильнуть? Ах, с папою или без папы Еще до вечера чуть-чуть! О, этот взгляд, мне душу рвущий. Как бы рассеянный слегка. Неузнающий, узнающий. Издалека, издалека!

Свадьба

Уютная зелень, усадьба Стоит у подножия гор. Абхазская гулкая свадьба Выходит столами во двор. Как беркуты, хохлятся старцы. Целую их нежно в плечо. Вы живы еще, ачандарцы. Так, значит, мы живы еще! Хоть сдвинулось что-то, конечно, Чего удержать не смогли. У коновязи небрежно Стоят табунком «Жигули». И кто-то базарит кого-то, И в голосе истая страсть. Разинута крышка капота. Как некогда конская пасть. А рядом топочутся танцы, И ноги стегает подол, И парни, как иностранцы, В ладони: — Хоп! Хоп! Рок-н-ролл! и девушка с глупой ухмылкой Все тянет-потянет баян. А этот танцует с бутылкой, Должно быть, напился, болван. Где гордая скромность чонгури. Где статная стройность парней? Так волны всемирной халтуры Бушуют у наших корней. Моторами мир исскрежещен, И мы устаем без причин От слишком размашистых женщин И слишком крикливых мужчин. Лишь сумрачно хохлятся старцы, И шепчется мне горячо: — Вы живы еще, ачандарцы. Так, значит, мы живы еще! Что делать? Эпохи примету. Глотаю бензинный дурман. Но только не музыку эту. Не этот на пузе баян!