- Клюев Николай Алексеевич - Страница 101

Тихий Углич, Ростов Великий

Не пахнут родимым углом,

И стихи — седые калики —

Загнусавили вороньем.

Грай пророчит остров Елены,

Из Гейне «двух гренадер»...

Сшивают саван измены

Из мглы и страхов пещер.

Чернобыльем цветет Рассудок,

И пургою пляшет Порок,—

Для кого же из незабудок

Небеса сплетают венок?

2

Я обижен сестрою родной, домашней,

В чьих напевах детства свирель.

Многоярусной, зоркою башней

Вознеслась за оконцем ель.

Белка-совесть теребит хвои, —

Слезка канет, как круглый год.

В нумидийском мускусном зное

Дозревает мщения плод.

Искривятся мои иконы,

Воздохнет в чулане тулуп,

И слетятся на ель вороны,

Чуя теплый, лакомый труп.

Не найдется в целой Коммуне

Безутешней моих зрачков.

В октябре, как в смуглом июне,

Много алых жгучих цветов.

Полыхают они на знаменах,

На товарищеских губах...

В листопадных, предзимних звонах

Притаился холодный страх.

В «Марсельезе» коршуна крики,

И в плакатах буйственный лев.

Генеральским смехом Деникин

Покрывает борьбы напев.

Оттого в опустелом доме

Ненавистна песня сестры...

Мы очнемся в Красном Содоме,

Где из струн и песен шатры,

Где русалкою Саломия

За любовь исходит в плясне...

Обезглавленная Россия

Предстает, как поэма, мне.

3

Презреть колыбельного Бога,

Жизнедательный, отчий крест...

Повернула душа-дорога

От родных, назаретских мест.

Позабыта матери пряжа,

Отцовский мудрый верстак,

Винтовка — моя поклажа —

С Возмездьем железный брак.

Я распят на Гималаях,

На Урале, на Машуке...

В вороньих, свирепых граях

Узнаю Россию в тоске.

Россия — не светлая пава,

А ворон — железный нос —

Клюет кремнистую лаву

Из сукровицы и слез.

Под жаркой лавой Помпея,

Триклиниумы, сады...

Коварней древнего змея

Русалочья песня беды:

«Оставь подругу-винтовку

Для будней — смазливых баб...»

Сплетает из тьмы веревку

Вечер — лукавый раб.

И ночь — гробов сторожиха —

Обходит лагерь бойцов.

Цветет беленою лихо

На свалке тряпичных слов.

Их ловят пером писаки

Крикливых нищих Фелиц...

Пылайте, напевы-маки,

На грядке павьих страниц!

<1919>

372

Из избы вытекают межи,

Ломоносовы, Ермаки...

Убежать в половецкие вежи

От валдайской ямщицкой тоски!

Журавиная русская тяга —

С Соловков — на узорный Багдад...

В «Марсельезе», в напеве «Варяга»

Опадает судьба-виноград.

Забубённо, разгульно и пьяно

Бровь-стрела, степь да ветер в зрачках...

Обольщенная Русь, видно, рано

Прозвенел над Печорою Бах!

Спозаранку, знать, внук Коловрата

Персиянку дарил перстеньком!..

Поседела рязанская хата

Под стальным ливерпульским лучом:

Эфиопская черная рожа

Над родимою пущей взошла...

Хмура Волга и степь непогожа,

Где курганы пурга замела,

Где Светланина треплется лента,

Окровавленный плата лоскут...

Грай газетный и щёкот конвента

Славословят с оковами кнут.

И в глухом руднике — Ломоносов,

Для Европы издевка — Ермак...

В бубенце и в напеве матросов

Погибающий стонет «Варяг».

<1919>

373

В заборной щели солнышка кусок —

Стихов веретено, влюбленности исток

И мертвых кашек в воздухе дымок...

Оранжевый сентябрь плетет земле венок.

Предзимняя душа, как тундровый олень,

Стремится к полюсу, где льдов седая лень,

Где ледовитый дуб возносит сполох-сень,

И эскимоска-ночь укачивает день.

В моржовой зыбке светлое дитя

До мамушки-зари прижухнуло, грустя,

Поземок-дед, ягельником хрустя,

За чумом бродит, ежась и кряхтя.

Душа-олень летит в алмаз и лед,

Где время с гарпуном, миров стерляжий ход,

Чтобы закликать май, гусиный перелет,

И в поле, как стихи, суслонный хоровод.

В заборной щели солнечный глазок