- Клюев Николай Алексеевич - Страница 102

Глядит в овраг души, где слезка-ручеек

Звенит украдкою меж галек — серых строк,

Что умерла любовь и нежный май истёк.

<1919>

374. Железо

Безголовые карлы в железе живут,

Заплетают тенёта и саваны ткут,

Пишут свиток тоски смертоносным пером,

Лист убийства за черным измены листом.

Шелест свитка и скрежет зубила-пера

Чуют Сон и Раздумье, Дремота-сестра...

Оттого в мире темень, глухая зима,

Что вселенские плечи болят от ярма,

От железной пяты безголовых владык,

Что на зори плетут власяничный башлык,

Плащаницу уныния, скуки покров,

Невод тусклых дождей и весну без цветов!

Громоносные духи в железе живут,

Мощь с Ударом, с Упругостью девственный Труд,

Непомерна их ласка и брачная ночь...

Человеческий род до объятий охоч.

И горючие перси влюбленных машин

Для возжаждавших стран словно влага долин.

Из магнитных ложесн огневой баобаб

Ловит звездных сорок краснолесьями лап.

И стрекочут сроки: «В плену мы, в плену...»

Допросить бы мотыгу и шахт глубину,

Где предсердие руд, у металла гортань,

Чтобы песня цвела, как в апреле герань,

Чтобы млечным огнем серебрилась строка,

Как в плотичные токи лесная река,

И суровый шахтер по излукам стихов

Наловил бы певучих гагар и бобров.

<1919>

375. Памяти товарища Василия Грошникова,

убитого на Нарвском фронте

Он явился мне в образе отрока, но высок и

чело крылато. Голос же его, как крик бекасов

на заре отлетной; в двадцатый день декабря.

Красному духу его посвящаю стих сей

Придут голубые Святки,

С вьюгой, с колким окном,

И заря раскинет палатки,

Отороченные бобром.

Приплетется бабушка в гости

С инеем на бровях,

Сказать о старом погосте,

О паюсных пирогах,

О новой протопопа рясе.

Только все украдкой поймут,

Что кутью убитому Васе

От земли метели несут;

Что кутья на маминых слезках,

Кровинки — сладкий изюм...

В подворотне зальется Розка

На чужой многокрылый шум.

И войдет в боковушу Вася,

Бабка всхлипнет: «Аминь, аминь...»

На сугробном, блёстком атласе

Панихидная злая синь.

Будут Святки под дальней Нарвой,

Звездотечная Коляда...

Разбудить ли бранной литаврой

Опочившего навсегда?

Дорогой товарищ Василий,

Солнцекудрой Коммуны сын,

По тебе Повенец и Чили

Испекут поминальный блин.

И, опарою канув в кадку,

Мирозданья выбродит кус,

Гималаи пойдут вприсядку,

Заломив гранитный картуз.

Вотяки, мингрельцы и мавры

В песноликий сольются луч,

Над полями кровавой Нарвы

Заалеет Дерево Муч.

По плодам, по ясному цвету

Мы узнаем святую кровь...

Милый братец, прости поэту

К многоцветным строчкам любовь!

<1919>

376

Ураганы впряглися в соху —

Ветрогривые жеребцы.

К яровому, озимому вздоху

Преклонились земли концы.

Будет колоб: солнце-начинка,

Океанское дно — испод...

По сердцам пролегла тропинка,

Где Бессмертное — пешеход.

Бадожок мозолит аорты,

Топчет лапоть предсердий сланец,

Путь безвестен и вехи стерты...

Где же, братья, тропы конец?

У излуки ли в Пошехонье,

Где свирепы тюря и чёс?..

Примерещилось рябой Хавронье

Дуновенье ширазских роз,

У мечети дядюшка Яков

С помадой и бирюзой...

Улыбается Перми Краков,

Пустозерску Таити зной.

Братья, верен буря-проселок,

И Бессмертное — пешеход,

Коротает последний волок

Ветрокудрый родной народ!

Ураганы впряглися в плуги,

Сейте пламя, звездный анис...

Зазвонят Соловки на юге,

У вогул запляшет Тунис.

И небесную, синюю шапку

Залихватски заломит мир.

Это вечность скликает рябку —

Сердце жизни на птичий пир.

1919

377

Они смеются над моей поддёвкой,

Над рубахой соловецкой тресковой,

Им неведомо распутинской сноровкой,

Как дитя, взлелеянное слово.

Им неведом плеск полночной зыбки —

Дрёма пальм над гулом караванным,

И в пушке надгубном вопли скрипки