- Клюев Николай Алексеевич - Страница 107

Уселась заря на пуховый бугор.

Покинула гроб долгожданная мама,

В улыбке — предвечность, напевы — в перстах...

Треух — у тунгуса, у бура — панама,

Но брезжит одно в просветленных зрачках:

Повыковать плуг — сошники Гималаи,

Чтоб чрево земное до ада вспахать,

Леха за Олбнцем, оглобли в Китае,

То свет неприступный — бессмертья печать.

Васятку в луче с духовидицей-печкой

Я ведаю, минет карающий плуг,

Чтоб взрбстил не меч с сарацинской насечкой —

Удобренный ранами песенный луг.

396

Домик Петра Великого,

Бревна в лапу, косяки аршинные,

Логовище барса дикого,

Где тлеют кости безвинные!

Сапоги — шлюзы амстердамские,

С запахом ила, корабельного якоря,

Пакля в углах — седины боярские,

Думы столетий без песен и бахаря.

Правнуки барсовы стали котятами,

Топит их в луже мальчонко-история...

Глядь, над сивушными, гиблыми хатами

Блещет копье грозового Егория!

Домик петровский — не песня Есенина,

В нем ни кота, ни базара лещужного,

Кружка голландская пивом не вспенена —

Ала душа без похмелья недужного!

Песня родимая — буря знаменная,

Плач за курганами, Разин с персидкою...

Индия-Русь — глубина пододонная

Стала коралловой красною ниткою.

Выловлен жемчуг, златницы татарские,

Пестун бурунный — добыча гербария,

Стих обмелел... Сапоги амстердамские

Вновь попирают земли полушария.

Барсова пасть и кутья на могилушке,

Кто породнил вас, турбина с Егорием?

Видно, недаром блаженной Аринушке

Снилися маки с плакучим цикорием!

397

Поле, усеянное костями,

Черепами с беззубою зевотой,

И над ними — гремящий маховиками,

Безымянный и безликий кто-то.

Кружусь вороном над страшным полем,

Узнаю чужих и милых скелеты,

И в железных тучах демонов с дрекольем,

Провожающих в тартар серные кареты.

Вот шестерня битюгов крылатых,

Запряженных в кузов, где Лады и сказки.

Господи, ужели и в рязанских хатах

Променяли на манишку ржаные Дамаски,

И нет Ярославны поплакать зегзицей,

Прекрасной Евпраксии низринуться с чадом?!.

Я — ворон, кружусь над великой гробницей,

Где челюсть ослиная с розою рядом.

Мой грай почитают за песни народа,—

Он был в миллионах годин и столетий...

На камне могильном старуха-свобода

Из саванов вяжет кромешные сети.

Над мертвою степью безликое что-то

Роило безумие, тьму, пустоту...

Глядь, в черепе утлом — осиные соты,

И кости ветвятся, как верба в цвету!

Светила слезятся запястьем перловым,

Ручей норовит облобзаться с лозой,

И Бог зеленеет побегом ветловым

Под новою твердью, над красной землей!

39

8Арский, Аксён Ачкасов —

Чужие далекие слова.

Отчего же, как в пестрых Яссах,

Кружится голова?

Не розы ль в голодной книжке,

В ощеренных волчьих стихах?

Не останется сердце в излишке

От сеющих язвы и страх.

Это ран дурманящий запах,

Браунинговый смертный след,

В росомашьих неслышных лапах

Убаюкан рабочий поэт.

Баю-бай! Вместо речки — уголь,

Купоросные берега!..

Эй, петля затянута ль туго

На шее у музы-врага?

Эй, заплечный рогатый мастер,

Готовь для искусства дыбу!

Стальноклювым вороном Гастев

Взгромоздился на древо-судьбу,

Клюет лучезарные дули:

Ухо Скрябина, тютчевский глаз...

В голубом васильковом июле

Свершится мужицкий сказ:

Городские злые задворки

Заметелят убийства след,

По голгофским русским пригоркам

Зазлатится клюевоцвет.

Выйдет жница в насущное поле

Жаворонком размыкать тоску,

В пестрядинном родном подоле

Быть душе — заревому цветку!

1920 или 1921

399

Суровое булыжное государство:

Глаза — Ладога, Онего сизоводное...

Недосказ — стихотворное коварство,

Чутье следопытное народное.

Нос мужицкий — лось златорогий

На тропе убийства, всеземного кипения...

Проказа — на солнце, лишь изб пироги

Духмяней аравийского курения.

У порога избы моей страж осьмикрылый.

О, поверьте, то не сказка, не слова построчные!

Чу, как совы, рыдают могилы...

Всё цепче, глазастее лучи восточные.

Мир очей, острова из улыбок и горы из слов,

Баобабы, смоковницы, кедры из нот:

Фа и Ля на вершинах, и в мякоть плодов

Ненасытные зубы вонзает народ.

Дарья с Вавилом качают Монблан,