- Клюев Николай Алексеевич - Страница 115

Укажут отлетный путь.

И не будет песен про молот,

Про невидящий маховик,

Над Сахарою смугло-золот

Прозябнет России лик —

В шафранных зрачках караваны

С шелками и бирюзой,

И дремучи косы-платаны,

Целованные грозой.

<1921>

429

Дремлю с медведем в обнимку,

Щекою на доброй лапе...

Дозорит леший заимку

Верхом на черном арапе.

Слывя колдуном в округе,

Я — пестун красного клада,

Где прялка матери-вьюги

И ключ от Скимена-града!

Не знают бедные люди,

Как яр поцелуй медвежий!..

Луна — голова на блюде,

Глядится в земные вежи.

И видят: поэт медведя

Питает кровью словесной...

Потомок счастливый Федя

Упьется сказкой чудесной,

Прольет в хвою «Песнослова»

Ресниц живые излуки...

В тиши звериного крова

Скулят медвежата-звуки.

Словить бы Си, До для базара,

Для ха-ха-ха Прова и Пуда!

От книжного злого угара

Осыпалось песни чудо.

И только Топтыгина лапой

Баюкать старые боли...

О буквенный дождик, капай

На грудь родимого поля!

Глаголь, прорасти васильками,

Добро — золотой медуницей,

А я обнимусь с корнями

Землею — болезной сестрицей!

19 ноября 1921

430

Потемки — поджарая кошка

С мяуканьем ветра в трубе,

Стихотворения

И звезд просяная окрошка

На синей небесной губе.

Земля не питает, не робит,

В амбаре пустуют кули,

А где-то над желтою Гоби

Плетут невода журавли,

А где-то в кизячном улусе

Скут пряжу и доят овец...

Цветы окровавленной Руси —

Бодяга и смертный волчец.

На солнце, саврасом и рябом,

Клюв молота, коготь серпа...

Плетется по книжным ухабам

Годов выгребная арба.

В ней Пушкина череп, Толстого,

Отребьями Гоголя сны,

С Покоем горбатое Слово

Одрами в арбу впряжены.

Приметна ль вознице сторожка,

Где я песноклады таю?..

Потемки — подражая кошка,

Крадутся к душе-воробью.

1921 или 1922

431

Заутреня в татарское иго

В церквушке, рубленной в лапу,

На плате берестяная книга

Живописную теплит вапу.

Пирогощая точит гривны —

Кровинки с козельской сечи,

За хоробрую Тверь и Ливны

Истекли огневицей свечи.

Полегли костями Буслаи

На далекой ковыльной Калке...

За оконцем вороньи граи

Да девичий причит жалкий.

Христофор с головой собаки

С ободверья возлаял яро,

В княженецкой гридне баскаки

Осквернили кумысом чары.

Пирогощая плачет зернью

Над кутьей по красном Мстиславе,

Прозревая раннюю обедню

В агарянское злое иго...

1921

432. Гитарная

Вырастает и на теле лебеда,

С Невидимкой шепелявя и шурша,

Это чалая колдунья-борода,

Знак, что вызрела полосынька-душа!

Что, как брага, яры соки в бороздах,

Ярче просини улыбок васильки!..

Говорят, Купало пляшет в бородах,

А в моей гнездятся вороны тоски!

Грают темные: «Подруга седина,

Допрядай свою печальную кудель!

Уж как нашему хозяину жена

В новой горнице сготовила постель».

За оконцем, оступаясь и ворча,

Бродит с заступом могильщик-нелюдим!..

Тих мой угол, и лежанка горяча,

Старый Васька покумился с домовым.

Неудача верезжит глухой Беде:

«Будь, сестрица, с вороньем настороже!..»

Глядь, слезинка расцвела на бороде —

Василек на жаворонковой меже!

1921 или 1922

433

Стариком, в лохмотья одетым,

Притащусь к домовой ограде...

Я был когда-то поэтом,

Подайте на хлеб Христа ради!

Я скоротал все проселки,

Придорожные пни и камни!..

У горничной в плоёной наколке

Боязливо спрошу: «Куда мне?»

В углу шарахнутся трости

От моей обветренной палки,

И хихикнут на деда-гостя

С дорогой картины русалки.

За стеною Кто и Незнаю

Закинут невод в Чужое...

И вернусь я к нищему раю,

Где Бог и Древо печное.