- Клюев Николай Алексеевич - Страница 118

1922

440

Ни песня, ни звон покоса

Услада в нежной тоске...

Щуренком плещется просо

В развалистом котелке.

Мигает луковый уголь —

Зеленый лешачий глаз...

Любовницу ли, супруга ль

Я жду в нестерпимый час?

И кому рассказать, кому бы,

Чтоб память цвела века,

Как жадны львиные губы,

Берестяная щека!

Всё ведают очи Спаса —

Фиалковые моря...

На свист просяного бекаса

Скрипят часов якоря.

Предтеча светлого гостя —

Гремит запечный прибой...

Под виселицей на помосте

Не слаще встреча с тобой.

Поцелуем Перовской Софии

Приветствую жениха...

Вспахала перси России

Пылающая соха.

Бессмертны колосья наши

На ниве, где пала кровь.

Мы пьем из бцетной чаши

Малиновую любовь.

3 июня 1922

441

Н. Архипову

Не ласкай своего Ильюшу

Под рябиновый листопад.

Не закликать зяблика-душу

В сырой обглоданный сад.

И в худых бескровных ладошках,

Что выпил голодный год,

Не стукнет ставней сторожка

На папин милый приход.

Овдовеет диван семейный

Без стихов, без гостя в углу,

И ресницею златовейной

Не разбудит лампадка мглу.

Черный ангел станет у двери

С рогатым тяжким ковшом,

Чтоб того, кто любви не верил,

Напоить смердящим вином,

Чтоб того, кто в ржаных просонках

Не прозрел Господних чудес,

Укачал в кровавых пеленках

С головою ослиной бес:

«Баю-бай, найденыш любимый,

Не за твой ли стыд и кураж

Ворота Четвертого Рима

Затворил белокрылый страж?»

Не ласкай своего Ильюшу

С сукровицей на руках,

Захворала лампа коклюшем

На наших святых вечерах.

И ширяют тени-вороны

Над сраженным богатырем,

Но повиты мои иконы

Повиликой и коноплем.

Как будто гречневым златом

Полны пригоршни гумна,

И почила над полем сжатым

Рябиновая тишина.

Октябрь 1922

442

Люблю поленницу дров,

Рогожу на полу мытом,

И в хлеву над старинным корытом

Соломенный жвак коров.

Солома — всему укрепа,

Хлеб — вселенская голова.

Вымолотят слова

Труда золотые цепи.

И не будет коровий сап

Оглашать страниц лукоморья,

Прискачет черный арап

На белом коне Егорья.

Бель и чернь — родная душа...

Окровавлены ангелов руки.

Овце, многочадной суке,

Уготован мир шалаша.

Вороне — птенец носатый

Сладкозвучнее веретена...

Киноварной иглой весна

Узорит снегов заплаты.

Половеет лыко и таль.

Дух медвежий от зимней шубы.

И прясть сутемёнкам любо

Березовую печаль.

Душа всещедро тверда,

Как ток, цепами убитый,

Где смуглый Ангел труда

Молотит созвучий жито.

<1922>

443

Не буду писать от сердца,

Слепительно вам оно!

На ягодицах есть дверца —

Гнилое болотное дно.

Закинул чертенок уду

В смердящий водоворот,

Чтоб выловить слизи груду,

Бодяг и змей хоровод.

Это новые злые песни —

Волчий брёх и вороний грай...

На московской кровавой Пресне

Не взрастет словесный Китай,

И не склонится Русь-белица

Над убрусом, где златен лик...

По-речному таит страница

Лебединый отлетный крик.

Отлетает Русь, отлетает

С косогоров, лазов, лесов,

Новоселье в желтом Китае

Справят Радонеж и Сарбв.

На персты Андрея Рублёва

Алевастры прольет Сиам,

Обретая родину, снова

Мы вернемся к волжским лугам.

Под соборный звон сенокоса,

Чумаки в бандурном, родном,

Мы ключи и Стенькины плёса

Замесим певучим пшеном.

И, насытясь песней сердечной,

Мы, как улей — нектар и смоль,

Убаюкаем в зыбке млечной

Золотую русскую боль.

30 июля 1925