- Клюев Николай Алексеевич - Страница 37

Гоголиной масти конь,

У меня — сахарны губы,

Косы чалые в ладонь.

Не окупит мил любови

Четвертиной серебра...

Заревейте на обнове,

Расписные литера!

Дорог камень бирюзовый,

В стёг мудреный заплестись,

Ты, муравонька шелкова,

Самобранкой расстелись.

Не завихрился бы в поле

Подкопытный прах столбом,

Как проскачет конь гоголий

С зарнооким седоком.

<1912>

109

Недозрелую калинушку

Не ломают и не рвут, —

Недорощена детинушку

Во солдаты не берут.

Придорожну скатну ягоду

Топчут конник, пешеход, —

По двадцатой красной осени

Парня гонят во поход.

Раскудрявьтесь, кудри-вихори,

Брови — черные стрижи,

Ты, размыкушка-гармоника,

Про судину расскажи:

Во незнаемой сторонушке

Красовита ли гульба?

По страде свежит ли прохолодь,

В стужу греет ли изба?

Есть ли улица расхожая,

Девка-зорька, маков цвет,

Али ночка непогожая

Ко сударке застит след?

Ах, размыкушке-гармонике

Поиграть не долог срок!..

Придорожную калинушку

Топчут пеший и ездок.

110. Свадебная

Ты, судинушка — чужая сторона,

Что свекровьими попреками красна,

Стань-ка городом, дорогой столбовой,

Краснорядною торговой слободой!

Было б друженьке где волю волевать,

В сарафане-разгуляне щеголять,

Краснорядцев с ума-разума сводить,

Развеселой слобожанкою прослыть,

Перемочь невыносимую тоску —

Подариться нелюбиму муженьку!

Муж повышпилит булавочки с косы,

Не помилует девической красы,

Сгонит с облика белила и сурьму,

Не обряжет в расписную бахрому.

Станет друженька преклонливей травы,

Не услышит человеческой молвы,

Только благовест учует поутру

Перехожую волынку ввечеру.

<1912>

111

Без посохов, без злата

Мы двинулися в путь.

Пустыня мглой объята,

Нам негде отдохнуть.

Здесь воины погибли,

Лежат булат, щиты...

Пред нами вечных библий

Развернуты листы.

В божественные строки,

Дрожа, вникаем мы,

Слагаем, одиноки,

Орлиные псалмы.

О, кто поймет, услышит

Псалмов высокий лад?

А где-то росно дышит

Черемуховый сад.

За створчатою рамой

Малиновый платок, —

Туда ведет нас прямо

Тысячелетний рок.

Пахнуло смольным медом

С березовых лядин...

Из нас с Садко-народом

Не сгинет ни один.

У Садко — самогуды,

Стозвонная молва;

У нас — стихи-причуды,

Заморские слова.

У Садко — цвет-призорник,

Жар-птица, синь-туман;

У нас — плакун-терновник

И кровь гвоздинных ран.

Пустыня на утрате,

Пора исчислить путь,

У Садко в красной хате

От странствий отдохнуть.

<1912>

112

Я — мраморный ангел на старом погосте,

Где схимницы-ели да никлый плакун,

Крылом осеняю трухлявые кости,

Подножья ответренный ржавый чугун,

В руке моей лира, и бренные гости

Уснули под отзвуки каменных струн.

И многие годы, судьбы непреклонней,

Блюду я забвение, сны и гроба.

Поэзии символ — мой гимн легкозвонней,

Чем осенью трав золотая мольба...

Но бдите и бойтесь! За глубью ладоней,

Как буря в ущелье, таится труба!

<1912>

ИЗ. Святая быль

Солетали ко мне други-воины

С братолюбным уветом да ласкою,

Приносили гостинцы небесные,

Воду, хлеб, виноградье Адамово,

Благовестное ветвие раево.

Вопрошали меня гости-воины:

«Ты ответствуй, скажи, добрый молодец,

Отчего ты душою кручинишься,

Как под вихорем ель, клонишь голову?

10 Износилось ли платье стожарное,

Загусел ли венец зарнокованный

Али звездные перстни осыпались,

Али райская песня не ладится?»

Я на спрос огнекрылым ответствовал:

«Ай же, други — небесные витязи,

Мое платье — заря, венец — радуга,

Перстни — звезды, а песня, что вихори,

Камню, травке и зверю утешные;

Я кручинюсь, сумлююсь я, друженьки,

20 По земле святорусския — матери: