- Клюев Николай Алексеевич - Страница 70

Чрез сердце избы, где кончается свет,

Где бабкина пряжа — пришельцу веха:

Нырни в веретёнце, и нитка-леха

Тебя поведет в Золотую Орду,

Где Ангелы варят из радуг еду, —

То вещих раздумий и слов пастухи,

Они за таганом слагают стихи,

И путнику в уши, как в овчий загон,

90 Сгоняют отары — волхвующий звон.

Но мимо тропа, до кудельной спицы,

Где в край «Невозвратное» скачут гонцы,

Чтоб юность догнать, душегубную бровь...

Нам к бору незримому посох — любовь,

Да смертная свечка, что пахарь в перстах

Держал пред кончиной,— в ней сладостный страх

Низринуться в смоль, в адамантовый гул...

Я первенец Киса, свирельный Саул,

Искал пегоухих отцовских ослиц

100 И царство нашел многоценней златниц:

Оно за печуркой, под рйбым горшком,

Столетия мерит хрустальным сверчком.

Между 1916 и 191

8252

Вылез тулуп из чулана

С летних просонок горбат:

«Я у татарского хана

Был из наряда в наряд.

Полы мои из Бухары,

Род расстягайный ведут,

Пазухи — пламя Сахары

В русскую стужу несут.

Помнит моя подоплека

Желтый Кашмир и Тибет,

В шкуре овечьей Востока

Теплится жертвенный свет.

Мир вам, Ипат и Ненила,

Печь с черномазым горшком!

Плеск звездотечного Нила

В шорохе слышен моем.

Я — лежебок из чулана

В избу зазимки принес...

Нилу, седым океанам,

Устье — запечный Христос».

Кто несказанное чает,

Веря в тулупную мглу,

Тот наяву обретает

Индию в красном углу.

Между 1916 и 191

8253

Печные прибои пьянящи и гулки,

В рассветки, в косматый потемочный час,

Как будто из тонкой серебряной тулки

В ковши звонкогорлые цедится квас.

В полях маета, многорукая жатва,

Соленая жажда и оводный пот.

Квасных перелесков свежительна дратва,

В них раковин влага, кувшинковый мед.

И мнится за печью седое Поморье,

Гусиные дали и просырь мереж...

А дед запевает о Храбром Егорье,

Склонив над иглой солодовую плешь.

Неспора починка, и стёг неуклюжий,

Да море незримое нудит иглу...

То Индия наша, таинственный ужин,

Звенящий потирами в красном углу.

Печные прибои баюкают сушу,

Смывая обиды и горестей след...

«В раю упокой Поликарпову душу», —

С лучом незабудковым шепчется дед.

Между 1916 и 191

8254

Под древними избами, в красном углу,

Находят распятье, алтын и иглу —

Мужицкие Веды: мы распяты все,

На жернове — мельник, косарь — на косе,

И куплены медью из оси земной,

Расшиты же звездно Господней иглой.

Мы — кречетов стая, жар-птицы, орлы,

Нам явственны бури и вздохи метлы: —

В метле есть душа — деревянный божок,

А в буре Илья — громогласный пророк...

У Божьей иглы не измерить ушка,

Мелькает лишь нить — огневая река...

Есть пламенный лев, он в мужицких крестцах,

И рык его чуется в ярых родах,

Когда роженичный заклятый пузырь

Мечом рассекает дитя-богатырь...

Есть черные дни — перелет воронят,

То Бог за шитьем оглянулся назад —

И в душу народа вонзилась игла...

Нас манят в зенит городов купола,

В коврижных поморьях звенящий баркас

Сулится отплыть в горностаевый сказ,

И нож семьянина, ковригу деля,

Как вал ударяет о грудь корабля.

Ломоть черносошный — то парус, то руль,

Но зубы, как чайки у Стёп и Акуль —

Слетятся к обломкам и правят пиры...

Мы сеем и жнем до урочной поры,

Пока не привел к пестрядным берегам

Крылатых баркасов нетленный Адам.

Между 1916 и 191

8255

Потные, предпахотные думы

На задворках бродят, гомонят...

Ввечеру застольный, щаный сад

Множит сны — берестяные шумы.

Завтра вёдро... Солнышко впряглось

В золотую жертвенную соху.

За оконцем гряд парному вздоху

Вторит темень — пегоухий лось.

Господи, хоть раз бы довелось

Видеть лик твой, а не звездный коготь!

Мировое сердце — черный деготь

С каплей устьями слилось. —

И глядеться в океан алмазный

Наша радость, крепость и покой.

Божью помощь в поле, за сохой

Нам вещает муж благообразный,

Он приходит с белых полудён,

Весь в очах, как луг в медовой кашке...

Привкус моря в пахотной рубашке,

И в лаптях мозольный пенный звон.

Щаный сад весь в гнездах дум грачиных,

Древо Зла лишь призрачно голо.

И, как ясно-задремавшее стекло,

Жизнь и Смерть на папертях овинных.

256

Пушистые горностаевые зимы,

И осени глубокие, как схима.

На полатях трезво уловимы

Звезд гармошки и полет серафима.

Он повадился телке недужной

Приносить на копыто пластырь —

Всей хлевушки поводырь и пастырь