- Клюев Николай Алексеевич - Страница 73

Но кто о каменной заре

Косноязыкого расспросит?

И кто уверится, что Ной

Досель на дымном Арарате,

И что когда-то посох мой

Сразил египетские рати?

Хитрец и двоедушный плут —

Вот боговидящему кличка...

Для сталактитовых Иуд

Не нужно красного яичка.

Им тридцать сребреников дай,

На плешь упроченные лавры; —

Не Моисею отчий край

Забьет в хвалебные литавры.

Увы, и шашель платяной

Живет в порфирном горностае!

Пророк, венчанный купиной,

Опочивает на Синае.

Каменнокрылый херувим

Его окутал руд наносом,

Чтоб мудрецам он был незрим,

Простым же чудился утесом.

Между 1916 и 191

8266

Громовые, владычные шаги,

Пята — гора, суставы — скал отроги,

И вопль Земли: «Всевышний, помоги!

Грядет на ны Сын Бездны семирогий!»

Могильный бык, по озеру крыло,

Ощерил пасть, кромешнее пещеры:

«Мне пойло — кровь, моя отрыжка — зло,

Утроба — ночь, костяк же — камень серый».

Лев четырех ветров залаял жалким псом:

«Увы! Увы! Разбиты семь печатей...»

И лишь в избе, в затишье вековом,

Поет сверчок, и древен сон полатей.

Заутра дед расскажет мудрый сон

Про Светлый град, про Огненное древо,—

И будет строг высокий небосклон,

Безмолвен труд и зелены посевы.

А ввечеру, когда тела без сил,

Певуча кровь и сладкоустны братья,—

Влетит в светелку ярый Гавриил

Благовестить безмужние зачатья.

Между 1916 и 191

8267

Два юноши ко мне пришли

В сентябрьский вечер листопадный,

Их сердца стук, покой отрадный

К порогу милому влекли.

Я им Писание открыл,

Купели слез, глагол высокий.

«Мы приобщились к Богу сил, —

Рекли пророческие строки, —

Дела, которые творю,

И вы, птенцы мои,— творите...»

Один вскричал: «Я возгорю»,

Другой аукнулся в зените.

И долго я гостей искал:

«Любовь, явись! Бессмертье, где ты?..»

«В сердечных далях теплим светы», —

Орган сладчайший заиграл.

И понял я: зачну во чреве

И близнецов на свет рожу:

Любовь отдам скопца ножу,

Бессмертье ж излучу в напеве.

Между 1916 и 191

826

8По керженской игуменье Манёфе,

По рассказам Мельникова-Печерского,

Всплакнулось душеньке, как дрофе

В зоологическом, близ моржа пустозерского.

Потянуло в мир лестовок, часословов заплаканных,

В град из титл, где врата киноварные...

Много дум, недомолвок каляканных

Знают звезды и травы цитварные!

Повесть дней моих ведают заводи,

Бугорок на погосте родительский;

Я родился не в башне, не в пагоде,

А в лугу, где овчарник обительский.

Помню Боженьку, небо первачное,

Облака из ковриг, солнце щаное,

В пеклеванных селениях брачное

Пенье ангелов: «Чадо желанное».

На загнетке соборы святителей,

В кашных ризах, в подрясниках маковых,

И в творожных венцах небожителей

По укладам келарника Якова.

Помню столб с проволбкой гнусавою,

Бритолицых табачников нехристей;

С «Днесь весна» и с «Всемирною славою»

Распростился я, сгинувши без вести.

Столб кудесник, тропа проволбчная

Низвели меня в ад электрический...

Я поэт — одалиска восточная

На пирушке бесстыдно языческой.

Надо мною толпа улюлюкает,

Ад зияет в гусаре и в патере,

Пусть же керженский ветер баюкает

Голубец над могилою матери.

Между 1916 и 191

8269

Я — древо, а сердце — дупло,

Где Сирина-птицы зимовье,

Поет он — и сени светло,

Умолкнет — заплачется кровью.

Пустынею глянет земля,

Золой — власяничное солнце,

И, умной листвой шевеля,

Я слушаю тяжкое донце, —

То смерть за кромешным станком

Вдевает в усновище пряжу,

Чтоб выткать карающий гром —

На грешные спины поклажу.

Бередят глухие листы, —

В них бцет, анчарные соки,

Но небо затеплит кресты —

Сыновности отблеск далекий.

И птица в сердечном дупле

Заквохчет, как дрозд на отлете,

О жертвенной, красной земле,

Где камни — взалкавшие плоти,

Где Музыка в струнном шатре

Томится печалью блаженной

О древе — глубинной заре,

С листвою яровчато-пенной.