- Клюев Николай Алексеевич - Страница 74

Невеста, я древо твое,

В тени моей песни-олени;

Лишь браком святится жилье,

Где сиринный пух по колени.

Явися и в дебрях возляг,

Окутайся тайной громбвой,

Чтоб плод мой созрел и отмяк —

Микулово, бездное слово!

Между 1916 и 191

8270

Как гроб епископа, где ладан и парча

Полуистлевшие смешались с гнилью трупной,

Земные осени. Бурее кирпича

Осиновая глушь. Как склеп, ворам доступный,

Зияют небеса. Там муть, могильный сор,

И ветра-ключаря гнусавый разговор:

«Украден омофор, червонное кадило,

Навек осквернена святейшая могила:

Вот митра — грязи кус, лохмотья орлеца...»

Земные осени унылы без конца.

Они живой зарок, что мира пышный склеп

Раскраден будет весь и без замков и скреп

Лишь смерти-ключарю достанется в удел.

Дух взломщика, Господь, и туки наших тел

Смиряешь ты огнем и ранами войны,

Но струпья вновь мягчишь бальзамами весны,

Пугая осенью, как грозною вехбй,

На росстани миров, где сумрак гробовой!

Между 1916 и 191

8271

Счастье бывает и у кошки —

Котеночек — пух медовый,

Солнопёк в зализанной плошке,

Где звенит пчелой душа коровы.

Радостью полнится и рябка —

Яйцом в пеклеванной соломе,

И веселым лаем Арапка

О своей конуре — песьем доме.

Горем седеет и муха —

Одиночкой за зимней рамой...

Песнописцу в буквенное брюхо

Низвергают воды Ганг и Кама.

И, внимая трубам вод всемирных,

Рад поэт словесной бурной пене,—

То прибой, поход на ювелирных

Мастерочков рифм — собак на сене.

«Гам, гам, гам»,— скулят газеты, книги,

Магазины Вольфа и Попова...

Нужны ль вам мои стихи-ковриги,

Фолиант сермяжный и сосновый?

Расцветает скука беленою

На страницах песьих, на мольбертах;

Зарождать жар-птицу, роха, сою

Я учусь у рябки, а не в Дерптах.

Нежит солнце киску и Арапку,

Прививает оспу умной твари;

Под лучами пучится, как шапка,

Мякоть мысли. Зреет гуд комарий.

Треснет тишь — булыжная скорлупка,

И стихи, как выводок фрегатов,

Вспенят глубь, где звукоцвета губка

Тянет стебель к радугам закатов...

Счастье быть коровой, мудрой кошкой,

В молоке ловить улыбки солнца...

Погрусти, мой друг, еще немножко

У земного тусклого оконца.

Между 1916 и 191

8272

Шепчутся тени-слепцы:

«Я от рожденья незрячий».

— «Я же ослепла в венцы,

В солнечный пир новобрачий».

«Дед мой — бродяга-фонарь,

Матерь же — искра-гулёха...»

— «Помню я сосен янтарь,

Росные утрени моха».

«Взломщик походку мне дал,

Висельник — шею цыплячью...»

Призраки, вас я не звал

Бить в колотушку ребячью!

Висельник, сядь на скамью,

Девушке место, где пряжа.

Молвите: в Божьем раю

Есть ли надпечная сажа?

Есть ли куриный Царьград,

В теплой соломе яичко,

Сказок и шорохов клад,

Кот с диковинною кличкой?

Бабкины спицы там есть,

Песье ворчанье засова?..

В тесных вратах не пролезть

С милой вязанкой былого.

Ястреб, что смертью зовут,

Город похитил куриный,

Тени-слепцы поведут

Душу дорогою длинной.

Только ужиться ль в аду,

Сердцу теплее наседки? —

В келью поэта приду

Я в золотые последки.

К кудрям пытливым склонюсь,

Тайной дохну на ресницы,

Та же бездонная Русь

Глянет с упорной страницы.

Светлому внуку незрим

Дух мой в чернильницу канет

И через тысячу зим

Буквенным Сирином станет.

Между 1916 и 191

8273

Октябрьское солнце косое, дырявое,

Как старая лодка, рыбачья мёрда,

Баюкает сердце незрячее, ржавое,

Как якорь на дне, как глухая руда.

И очап скрипит. Пахнет кашей, свивальником,

И чуется тяжесть осенней земли:

Не я ли — отец, и не женским ли сальником

Стал лес-роженица и тучи вдали?

Бреду к деревушке, мясистый и розовый,

Как к пойлу корова — всещедрый удой;

Хозяйка-земля и подойник березовый —

Опалая роща лежит предо мной.

Расширилось тело коровье, молочное,

И нега удоя, как притча Христа:

«Слепцы, различаете небо восточное,

Мои же от зорь отличите ль уста?»

Христос! Я — буренка мирская, страдальная;

Пусть доит Земля мою жизнь-молоко...

Как якорь на дне, так душа огнепальная

Тоскует о брачном лебяжьем Садко.

Родить бы предвечного, вещего, струнного,