- Клюев Николай Алексеевич - Страница 98

Где жгучий шиповник и ярь

Связуют кровавый янтарь!

Литаврный семнадцатый год —

40 Тигриного солнца восход!

Леса из бород и зубов,

Проселок из жадных зрачков,

Где мчится Истории конь

На вещий купальский огонь,

Чтоб клад непомерный добыть —

Борьбы путеводную нить,

Прославим, товарищи, мы

В час мести и раненой тьмы!

Разящий семнадцатый год —

50 Булатного солнца восход!

<1919>

357

Поселиться в лесной избушке

С кудесником-петухом,

Чтоб не знать, как боровы-пушки

Изрыгают чугунный гром,

Чтоб не зреть, как дымятся раны,

Роженичные ложесна...

На лопарские мхи, поляны

Голубая сойдет весна.

Прибредет к избушке лосиха

Просить за пегих телят,

И пузатый пень, как купчиха,

Оденет зеленый плат.

Будет месяц, как слезка, светел,

От росы чернобыльник сед,

Но в ночи кукарекнет петел,

Как назад две тысячи лет.

Вспыхнет сердце — костер привратный,

Озаряя Терновый лик...

Римский век багряно-булатный

Гладиаторский множит крик.

И не слышна слеза Петрова —

Огневая моя слеза...

Осыпается Бога-Слова

Живоносная бирюза.

Нет иглы для низки и нити,

Победительных чистых риз...

О, распните меня, распните,

Как Петра, — головою вниз!

<1919>

35

8Родина, я умираю —

Кедр без влаги в корнях,

Возношусь к коврижному раю,

Где калач-засов на дверях,

Где изба — пеклеванный шолом,

Толоконная городьба!..

Сарафанным алым подолом

Обернулась небес губа,

Сапожки — сафьянные тучи,

И зенит — бахромчатый плат...

Не Кольцов, мандолинный Кардуччи —

Мой напевно плакучий брат!

Стать бы жалким чумазым кули,

Горстку риса стихами чтя...

Нижет голод, как четки, пули,

Костяной иглой шелестя.

И в клетушке издохла рябка,

(Это солнце сразил колтун),

Не откроет куриная лапка

Адамантовых врат коммун,

Перед ними не вымолить корки

За сусальный пряничный стих...

Жаворбнками скороговорки

Утонули в далях пустых.

От былин, узорных погудок,

Только перья, сухой помёт...

И гремит литаврой желудок,

Янычар сзывая в поход.

<1919>

359

Маяковскому грезится гудок над Зимним,

А мне — журавиный перелет и кот на лежанке.

Брат мой несчастный, будь гостеприимным:

За окном лесные сумерки, совиные зарянки!

Тебе ненавистна моя рубаха,

Распутинские сапоги с набором, —

В них жаворбнки и грусть монаха

О белых птицах над морским простором.

В каблуке моем — терем Кащеев,

Соловей-разбойник поныне, —

Проедет ли Маркони, Менделеев,

Всяк оставит свой мозг на тыне,

Всякий станет песней в ночевке

Под свист костра над излучиной сивой!

Заблудиться в моей поддёвке

«Изобразительным искусствам» не диво.

В ней двенадцать швов, как в году високосном,

Солноповороты, голубые пролетья,

На опушке по сафьяновым соснам

Прыгают дятлы и белки-столетья.

Иглокожим, головоногим претят смоль и черника,

Тетеревиные токи в дремучих строчках...

Свете Тихий от народного лика

Опочил на моих запятых и точках.

Простой, как мычание, и облаком в штанах казинетовых

Не станет Россия — так вещает Изба.

От мереж осетровых и кетовых —

Всплески рифм и стихов ворожба.

Песнетворцу ль радеть о кранах подъемных,

Прикармливать воронов — стоны молота?

Только в думах поддонных, в сердечных домнах

Выплавится жизни багряное золото!

<1919>

360. Красные незабудки

Незабудки в крови малютки,

На лесной сосновой тропе,

Багровеют круглые сутки,

Как роса на житном снопе.

В Заонежье, в узорных Кйжах,

Где рублёвский нетленный сад,

Стальноклювый гость из Парижа

Совершает черный обряд.

И малиновка, малая птаха,

По Голгофе Христу родня,

Умирает в гнезде от страха,

От язвящих пуль и огня.

У речной пугливой герани

В сердцевине кровоподтек,

Пулеметные злые длани

Верезжащих ловят сорок.