Хуан Дьявол (ЛП) - Адамс Браво Каридад - Страница 57

- Вы выйдете, сеньор Ренато? Не дождетесь капитана?

- Думаю, лучше не буду его дожидаться…

- Но у вас не хватит сил идти. Капитан сказал, что вы еще слабы…

- Я сделаю усилие… Это нужно…

Он ощупал разорванную рубашку, едва прикрывавшую обнаженное тело; босые ноги выглядывали из порванных и истрепанных штанов из грубого полотна. Понимающий Колибри улыбнулся и объяснил:

- В той коробке ваши ботинки и жакет. Капитан сказал всегда носить эту коробку, что если вы встанете, то не можете ходить босым. Еще есть ваш портфель, кольцо и часы…

Ренато взял ящик, который был сундуком его бедных сокровищ. Там был его жакет из тонкой пряжи, порванный и сожженный; часы, кольца, сапоги, которые он надел, когда взял на себя командование Галионом, а внизу портфель, нетронутые деньги, смятые и обесцвеченные, аннулирование брака Моники и назначение действующим офицером, уполномоченному преследовать Хуана Дьявола.

- Хозяин сказал, что они ваши, и нужно вам отдать их, когда понадобятся. Вы оденетесь? Выйдете?

- Это нужно. Я должен это сделать. Должен сделать как можно раньше. Я должен найти человека, который только что прибыл, увидеть нового губернатора, которого прислала Франция!

Кое-как Ренато оделся. Неуверенным шагом, поддерживаемый только натянутой струной воли, он пересек широкий кусок пляжа, и едва скрылась его фигура за выступающими стенами старой Крепости Сан-Луи, как другая знакомая поступь, медленная и усталая, вошла с другой стороны заброшенной хижины, и Колибри указал возбужденно:

- Вон туда, вон туда… Вы можете его схватить, если захотите. Я могу сбегать туда, сообщить ему, что вы хотите. Слышите, капитан?

- Слышу… О ком ты говоришь?

- О ком же еще, как не о сеньоре Ренато? Он поднялся, оделся и забрал все, капитан… и бумаги…

- Все это его, Колибри. – подтвердил Хуан уныло и устало.

- Он долго смотрел. Я думал, он оставит, но он положил их в карманы. Еще то большое, с печатями, разрешение для… Вы не помните, капитан?

- Да, Колибри… Отлично… Преследовать, схватить нас, убить меня, если буду сопротивляться при мирной капитуляции. Естественно, он унес эту бумагу с собой.

- И сказал, что ему нужно увидеть губернатора, который только что приехал. Это тоже естественно, капитан?

- Тоже, Колибри. Человек, который приехал, представляет собой возврат к порядку, уважение к привилегиям, выдающимся фамилиям, большим состояниям, могуществу имеющих право на зарегистрированной и проштампованной земле. Как может Ренато не поприветствовать его первым, если он из самых привилегированных?

- Но вы вытащили его из воды, когда он тонул! Лечили и ухаживали за ним три месяца! Вы… Вы…

- Забудь об этой подробности, Колибри, как скорее всего уже забыл Ренато. Забудь об этом и дай мне немного воды…

Он сел на кровати с выражением глубокого уныния, совершенной усталости. Он прикрыл веки, а затем снова открыл, чтобы лениво посмотреть на странный и суровый пейзаж.

- Вот вода, капитан. Я вижу, вы очень устали. Вы не встретили сеньору Монику, да?

- Нет… В Дюко, в Сент-Эпри, в Ривьер-Сале есть монашки-беженки, но никто не мог рассказать о ней. Все повторяли ужасную фразу, напоминали более-менее вежливыми словами, что больше мертвых, чем живых, больше исчезнувших, чем здоровых на этой несчастной земле. Возможно, они правы, возможно, остальные тоже правы. А теперь, оставь меня, Колибри. Я хочу побыть один…

Он погрузил лицо в ладони, а когда мальчик очень тихо удалился, вечный и больной вопрос неудержимо сорвался с дрожащих губ:

- Моника, где же ты?

- Моника… я все утро ищу вас…

- О… друг Ноэль! Вот и я…

- Где меньше всего мог подумать. Кажется, вы специально скрываетесь от меня. Я ищу вас по всему госпиталю, по залам, кровать за кроватью.

- Я ушла, оставив место для настоящих медсестер. Мне сказали, новый губернатор привез людей и необходимые материалы, чтобы обо всех позаботиться.

- Конечно же он привез то, чего нам больше всего не хватало. Милосердие всего мира было потрясено нашим несчастием; но это не причина, чтобы вам прятаться. Не представляете, с каким интересом, упорством просит губернатор Воклен вашего присутствия. Вы первая в списке, который ему вручили по прибытию. Первая среди персон, кто с самоотверженностью и героизмом поддерживали коллективный дух в несчастном Фор-де-Франс.

- Что вы говорите, Ноэль?

- Дочь моя, думаю, на вашем счету тысячи человек, которым вы помогали, заботились и лечили. Вашему примеру следовали бригады добровольцев, чтобы помочь раненым без семьи. И кому, как не вашему примеру последовали женщины, занявшись беззащитными и осиротелыми детьми? Новый губернатор удивлен, очарован. О вас столько говорят. Идемте… Позвольте сопровождать вас…

- О, нет Ноэль! Для чего? Я делала, что могла, пока было нужно. Теперь не нужно, не стоит…

- Вы с ума сошли, Моника? Идемте… Идемте. Я обещал немедленно вас привести. Вы не можете падать духом, когда все узнают и будут аплодировать вам, когда по справедливости наградят вас за бессонницу…

- Я ничего не заслуживаю, и вы знаете лучше всех. Я всеми силами боролась против несчастья. Меня поддерживала безумная надежда. У меня были невозможные силы, которые лишь подхлестывали плоть и душу.

- Моника! Моника!

Моника де Мольнар и Педро Ноэль отступили, побледневшие, взволнованные, не веря глазам и ушам. Бледный, неуверенный, выглядевший иначе, Ренато Д`Отремон остановился под сломанной аркой разваленного двора. Он, казалось, задыхался от чувств, широко распахнул глаза, которые уставились на нее, оцепеневший от потрясения. Но это он протягивал к ней дрожащие руки. Старый нотариус поддержал его, когда молодой Д`Отремон качнулся, словно вот-вот упадет в обморок. Затем руки Моники подхватили его, и он безумно сжал их, целовал ликующе и наконец обнял ее, не находя слов:

- Это правда! Правда! Это была ты… ты…! Ты жива… жива…! И вы тоже, Ноэль… Вы…

- Осторожнее, Ренато… – заботливо посоветовал Ноэль. Он помог ему присесть на один из сломанных столбов дворика, увидев, что тот задыхается, с трудом вбирает в себя воздух, открыв оборванный жакет и разорванную рубашку, пока Моника и Ноэль с ужасом смотрели на страшный шрам на груди, и Ренато признался, напрягшись:

- Да, Моника. Чудо, что я жив после такой раны, которую получил в кипящем аду, где мою грудь пронзило насквозь. Чудо, что могу дышать, видеть луч солнца и смотреть на тебя.

Из глаз Моники потоками лились слезы, которые за долгие недели и месяцы высохли. Ноги дрожали, и нотариус подошел поддержать ее, а человек, который был всей ее жизнью, никак не находил слов.

- Моника, жизнь моя… Когда я увидел твое имя в списке, когда мне повторили, что ты жива, здесь, тогда я пошел искать тебя, как безумный. Я не мог поверить, не мог поверить, пока не увидел… Он так тебя искал!

- Он? – удивилась Моника, и сердце подпрыгнуло. И почти крикнув, спросила: – О ком ты говоришь?

- О человеке, которому обязан жизнью. Я велел отыскать его перед встречей с тобой, я послал за ним. Я должен ему, Моника…

- Но о ком ты говоришь?

- А о ком же я могу говорить?

- Хуан… Хуан… Хуан…! – кричала Моника, обезумевшая от радости. – Жив… жив…! Где он? Где же он?

- Они пошли за ним. Я послал, чтобы поторопились. Он не может задержаться. Рядом с Крепостью Сан-Луи, и… Моника!

Но Моника уже бежала по дороге посреди руин.

19.

Сколько длилось объятие, безмерное объятие, когда не нужны были слова, когда задыхались голоса и бежали слезы, отчаянное и вдохновенное объятие, которое могло бы длиться вечно!

- Ты… ты…! Моника…!

- Хуан… Хуан…!

Ничего не было сильнее двух людей, которые соединили губы в поцелуе, вслед за тем поцелуем, после которого могли умереть, а теперь были живы. Слов не было, лишь имена возникали среди горького жара слез и бесконечной нежности от счастья, о котором уже не мечтали.