Избранные стихи (СИ) - Тарковский Арсений Александрович - Страница 11

11

1959

ПОЭТ НАЧАЛА ВЕКА

     Твой каждый стих — как чаша яда,      Как жизнь, спаленная грехом,      И я дышу, хоть и не надо,      Нельзя дышать твоим стихом.      Ты — бедный мальчик сумасшедший,      С каких-то белых похорон      На пиршество друзей приведший      Колоколов прощальный звон.      Прости меня, я как в тумане      Приникну к твоему плащу      И в черной выношенной ткани      Такую стужу отыщу,      Такой возврат невыносимый      Смертельной юности моей,      Что гул погибельной Цусимы      Твоих созвучий не страшней.      Тогда я простираю руки      И путь держу на твой магнит.      А на земле в последней муке      Внизу — душа моя скорбит…

1959

ДВЕ ЛУННЫЕ СКАЗКИ

I. Луна в последней четверти

     В последней четверти луна      Не понапрасну мне видна.      И желтовата и красна      В последней четверти луна,      И беспокойна и смутна:      Земле принадлежит она.      Смотрю в окно и узнаю      В луне земную жизнь мою,      И в смутном свете узнаю      Слова, что на земле пою,      И как на черепке стою,      На срезанном ее краю.      А что мне видно из окна?      За крыши прячется луна,      И потому, как дым, смутна,      Что на ущерб идет она,      И потому, что так темна,      Влюбленным нравится луна.

1946

II. Луна и коты

     Прорвав насквозь лимонно-серый      Опасный конус высоты,      На лунных крышах, как химеры,      Вопят гундосые коты.      Из желобов ночное эхо      Выталкивает на асфальт      Их мефистофельского смеха      Коленчатый и хриплый альт.      И в это дикое искусство      Влагает зритель городской      Свои предчувствия и чувства      С оттенком зависти мужской.      Он верит, что в природе ночи      И тьмы лоскут, и сна глоток,      Что ночь — его чернорабочий,      А сам глядит на лунный рог,      Где сходятся, как в средоточье,      Котов египетские очи,      И пьет бессонницы глоток.

1959

ПРЕВРАЩЕНИЕ

     Я безупречно был вооружен,      И понял я, что мне клинок не нужен,      Что дудкой. Марса я заворожен      И в боевых доспехах безоружен,      Что с плеч моих плывет на землю гнет,      Куда меня судьба ни повернет,      Что тяжек я всей тяжестью земною,      Как якорь, волочащийся по дну,      И цепь разматывается за мною,      А я себя матросам не верну…      И пожелал я                         легкости небесной,      Сестры чудесной                         поросли древесной,      Затосковал — и приоткрыл лицо,      И ласточки снуют, как пальцы пряхи,      Трава просовывает копьецо      Сквозь каждое кольцо моей рубахи,      Лежу, — а жилы крепко сращены      С хрящами придорожной бузины.

1959

В ДОРОГЕ

     Где черный ветер, как налетчик,      Поет на языке блатном,      Проходит путевой обходчик,      Во всей степи один с огнем.      Над полосою отчужденья      Фонарь качается в руке,      Как два крыла из сновиденья      В средине ночи на реке.      И в желтом колыбельном свете      У мирозданья на краю      Я по единственной примете      Родную землю узнаю.      Есть в рельсах железнодорожных      Пророческий и смутный зов      Благословенных, невозможных,      Не спящих ночью городов.      И осторожно, как художник,      Следит проезжий за огнем,      Покуда железнодорожник      Не пропадет в краю степном.

1959

Эсхил

     В обнимку с молодостью, второпях      Чурался я отцовского наследия      И не приметил, как в моих стихах      Свила гнездо Эсхилова трагедия.      Почти касаясь клюва и когтей,      Обманутый тысячелетней сказкою,      С огнем и я играл, как Прометей,      Пока не рухнул на гору кавказскую.      Гонца богов, мальчишку, холуя,      На крылышках снующего над сценою,      — Смотри, — молю, — вот кровь и кость моя,      Иди, возьми что хочешь, хоть вселенную!      Никто из хора не спасет меня,      Не крикнет: 'Смилуйся или добей его!'      И каждый стих, звучащий дольше дня.      Живет все той же казнью Прометеевой.