Мэйфейрские ведьмы - Райс Энн - Страница 78

78

– Слушай, Баркли, прекрати нести ерунду. Она терпеть не могла всю эту чушь. И если ты немедленно не замолчишь, она поднимется из могилы и сама заткнет тебе рот.

Владелец похоронной конторы позднее вспоминал, что реплика Стеллы у многих вызвала смех, хотя кое-кто все же изо всех сил старался сдержаться. Смеялся и Баркли, а Кортланд и Пирс только улыбнулись. Если уж на то пошло, реакция на слова Стеллы четко поделила членов семьи на два лагеря, причем строго по этническому признаку: французская родня сочла их оскорбительными, в то время как у ирландской части клана они вызвали лишь приступ веселья.

В конце концов Баркли всхлипнул, поцеловал гроб и со словами: «Прощай, моя любимая!» – рыдая, упал на руки стоявших сзади Кортланда и Гарланда.

Стелла соскочила с могильной плиты, приблизилась к гробу и тоже поцеловала его.

– Продолжайте, святой отец, – сказала она, повернувшись к священнику.

При последних словах погребальной молитвы Стелла выдернула из похоронного венка розу, обломила покороче стебель и воткнула цветок себе в волосы.

После церемонии ближайшие родственники вернулись в особняк на Первой улице, и, к ужасу и недоумению соседей, оттуда до самого утра доносились звуки фортепьяно и громкое пение.

Когда умер судья Макинтайр, похороны были намного скромнее, однако весьма печальными. Мэйфейры его очень любили и не сдерживали слез.

Прежде чем продолжить повествование, хотелось бы напомнить, что, насколько нам известно, Мэри-Бет была последней по-настоящему могущественной ведьмой в этой семье. Остается только предполагать, что могла совершить обладавшая такой силой женщина, если бы не ее преданность семье, удивительное здравомыслие и полное отсутствие в характере малейших признаков зависти и тщеславия. Как бы то ни было, все, что она делала, было направлено исключительно во благо семьи. Даже ее любовь к развлечениям выражалась в организации вечеринок, на которые приглашались все члены клана Мэйфейров и которые помогали родственникам лучше узнать друг друга и укрепить семейные связи в столь непростые времена социальных перемен.

Что до Стеллы, то любовь к родственникам не входила в число ее добродетелей; ее интересовали только развлечения и собственное положение в обществе, точнее говоря, Стелла всегда мечтала о славе, пусть даже и дурной. Однако справедливости ради следует отметить, что амбициозной Стелла никогда не была – ив этом, возможно, состоит ключ к пониманию ее противоречивой натуры. На самом деле у нее едва ли вообще была в жизни какая-то серьезная цель.

«Живи и радуйся!» – вот каким был девиз Стеллы.

С этого момента и вплоть до 1929 года главными действующими лицами семейной истории были Стелла и ее дочь Анта – бледное маленькое создание с нежным голоском.

Продолжение истории жизни Стеллы

Семейное предание, равно как и сплетни соседей сходятся в одном: после смерти родителей Стелла точно с цепи сорвалась.

В то время как Кортланд и Карлотта спорили по поводу семейного наследия и того, как именно следует им распоряжаться, она закатывала в доме на Первой улице умопомрачительные вечеринки для своих друзей, и даже те несколько семейных праздников, которые она удосужилась организовать, не вызвали у приглашенных ничего, кроме шока, ибо добытые из-под полы пиво и бурбон лились на них рекой, а танцы под диксиленд продолжались до самого утра. Большинство родственников спешили покинуть шумное сборище, а некоторые с тех пор навсегда забыли дорогу на Первую улицу.

Да и сама Стелла приглашала далеко не всех членов семейного клана. За три года – с 1926-го по 1929-й – она постепенно, но упорно и последовательно разрушала то, что с такой любовью создавала ее мать: семейную империю. Вернее, наверное, будет сказать, что она просто не заботилась о ее сохранении, и в результате обширные родственные связи угасали и в конце концов рвались. Многие члены семейства перестали встречаться и утратили всякие контакты между собой, а их дети и внуки вообще мало что знали о доме на Первой улице. Именно они-то и стали впоследствии источником большинства домыслов, слухов и легенд.

Кое-кто, правда, несмотря на отлучение от семьи, не терял с нею постоянной связи. В первую очередь это относится к потомкам Джулиена. Причина проста: все они по условиям наследования оставались финансово зависимыми от Карлотты, и у той не было иного выхода, кроме как оказывать им постоянную поддержку.

«Это начало конца», – заявляли одни члены семейного клана.

«Стелла просто не желает забивать себе голову чужими проблемами», – вторили им другие.

«Мы слишком много знаем о ее похождениях, вот почему она предпочитает порвать с нами», – утверждали третьи.

В то время Стелла вела весьма бурный образ жизни и производила впечатление совершенно счастливого человека. Она практически не уделяла внимания тому, что так ценила когда-то ее мать, – благосостоянию семьи. Ее гораздо больше интересовало другое – общение с молодыми писателями и художниками, которые толпами стекались в дом на Первой улице; некоторые приезжали даже из Нью-Йорка. Ходили слухи, что она пыталась вернуть на писательскую стезю Лайонела и даже выделила и велела отремонтировать для него помещение в одном из отдельно стоящих флигелей. Никто, однако, не мог с уверенностью утверждать, что Лайонел все же сумел создать хоть одно новое произведение.

В доме на Первой улице собиралось великое множество интеллектуалов, в основном тех, кто не боялся рисковать и эпатировать публику своими взглядами, – именно такими посетителями в первую очередь славились вечеринки Стеллы. Представители «старой гвардии», в кругу которых вращался Джулиен, не относили их к числу желанных гостей. Так, во всяком случае, утверждает Ирвин Дандрич. Впрочем, сомнительно, что Стелла вообще об этом задумывалась.

1920-е годы стали, если можно так выразиться, периодом возрождения популярности Французского квартала в Новом Орлеане. В разное время там жили многие знаменитые писатели: Уильям Фолкнер, Шервуд Андерсон, Эдмунд Уилсон…

Достоверных свидетельств о личном знакомстве Стеллы с кем-либо из них у нас нет, однако в ее тесных связях с представителями богемы Французского квартала сомневаться не приходится. Она была завсегдатаем кафетериев и картинных галерей, часто приглашала к себе разного рода музыкантов, а двери дома на Первой улице, как когда-то двери ее дома в Нью-Йорке, всегда были широко распахнуты для всех без исключения поэтов и художников, не имевших за душой ни пенни.

Прислуга пребывала в ужасе. Соседи устали от бесконечного шума и скандалов. Однако справедливости ради следует сказать, что в отличие от отца Стеллу отнюдь нельзя было обвинить в распутстве, никто и никогда не видел ее пьяной. По мнению большинства ее знавших, причиной тому присущее ей от природы чувство вкуса и незаурядный ум.

В те же годы Стелла вплотную занялась ремонтом дома и многое в нем изменила. Она потратила целое состояние на алебастр, краску, новые ткани для драпировки и изысканную мебель в стиле ар деко. По воспоминаниям Ричарда Ллуэллина, в зале установили великое множество пальм в кадках и рояль фирмы «Бёзендорф». А чуть позже, в 1927 году, в доме соорудили лифт. Кроме того, в дальнем конце участка построили бассейн и раздевалки вдоль южной его стороны, чтобы гостям, желающим переодеться и принять душ, не приходилось возвращаться в дом.

Все это – новые друзья, вечеринки, переоборудование дома – шокировало наиболее консервативно настроенных родственников, но тот факт, что уже через год после смерти Мэри-Бет Стелла напрочь отказалась от общесемейных собраний, восстановил против нее буквально всех.

После 1926 года все попытки Кортланда убедить Стеллу в необходимости соблюдать давнюю традицию оказались тщетными. Сам он вместе со своим сыном Пирсом время от времени бывал на пирушках и балах – впрочем, называть их можно по-разному – в доме на Первой улице. Однако остальные члены семейного клана не удостаивали их своим присутствием и упорно игнорировали посланные им приглашения.