Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 179

«Отец ведь тоже любил розы, как и Онхонто…» — подумал Хайнэ, решившись в мыслях назвать его своим отцом, и почувствовал какое-то смутное неуютное чувство.

Может быть, потому, что не до конца верил в свою теорию, а, может быть, из-за чувства вины перед другим отцом, который впервые в жизни что-то для него сделал.

Так или иначе, но он купил ещё и свежесрезанных роз, целую охапку, и повёз всё это душистое великолепие по уже знакомому адресу.

Заброшенный дом встретил его как-то по иному, не так, как прежде. Хайнэ не мог бы сказать, что именно изменилось со времени его прошлого приезда сюда, но ощущение было совсем другим. Не было больше чувства пустоты, звенящей тишины, остановившегося времени…

Здесь как будто ощущалось теперь чьё-то присутствие.

И как только Хайнэ это понял, он услышал звуки, донёсшиеся со второго этажа. Сверху, над его головой, где располагалась комната с портретом Ранко, кто-то ходил, и пол под ногами этого человека скрипел и протяжно плакал.

В первое мгновение Хайнэ пробрала ледяная дрожь до самых костей. Ему разом вспомнились все страшные истории, которыми пугала его в детстве Иннин — о мертвецах, духах, призраках, которые возвращаются с того света, чтобы утащить живого человека с собой. Их прикосновение холодно, как лёд, а в провалах глаз пылает яростное пламя Подземного Мира, в которое они желают тебя швырнуть, чтобы ты страдал так же, как страдают они…

Но момент этот длился недолго.

Потом Хайнэ вдруг вспомнил собственное предположение о том, что Ранко Санья, быть может, не умер, а был только объявлен мёртвым, а сам отправился в изгнание — и сердце его бешено заколотилось.

«Неужели?!» — изумлённо, испуганно подумал он.

Представить на одно только мгновение, что Ранко, его предполагаемый отец, может быть жив, что он может быть здесь, наверху, что их разделяет не больше, чем два десятка ступенек лестницы — о, это было почти не под силу сознанию, как не под силу представить бесконечность.

Но сердце, решавшее эти проблемы куда проще и быстрее, трепетало от любви и надежды, и Хайнэ, едва дыша, заковылял на второй этаж.

«Нет, этого не может быть, не может быть», — убеждал он сам себя, чтобы не сойти с ума от разочарования, когда окажется, что ему всё только послышалось.

Он толкнул двери…

Перед портретом на циновке, боком к Хайнэ, сидел человек с длинными чёрными волосами, живой человек, похожий на висевшую на стене картину, как бывает похож постаревший человек на самого себя в молодости.

— Отец!.. — выкрикнул Хайнэ потрясённо и рухнул на колени без сил и почти без чувств.

Повернувшийся к нему человек был и в самом деле его отцом.

Лицо его искривилось от изумления и от гнева, руки затряслись, как от сильнейшей лихорадки.

— Ты! — заорал Райко Санья в исступлённой ярости. — Ты?! Как ты посмел сюда прийти?! Что ты здесь делаешь?!

Хайнэ широко раскрыл глаза.

Больше всего его потрясло даже не это неприкрытое бешенство обычно безразличного ко всему отца, сколько сходство — совершенно явное сходство его лица с портретом, которое раньше ни разу не пришло ему на ум.

Чудовищное предположение промелькнуло в его голове, от которого сознание его помутилось, как если бы он наглотался воды.

Райко, этот ненавистный, равнодушный к нему отец, и Ранко, отец идеальный, возвышенный, благородный — это одно лицо? Ранко, про которого говорили столько прекрасных слов, который писал такие прекрасные стихи и с любовью держал на руках младенца, стал за годы изгнания таким?

Это было как если бы весь мир рухнул.

— Ты… ты и есть Ранко Санья, так? — прошептал Хайнэ.

— Не смей! — взвился отец, на этот раз уже почти визжа, как животное, которое режут вживую. — Не смей даже произносить его имени! Ты посмел прийти сюда, посмел трогать его вещи, ты зажигал здесь благовония! Это ведь был ты, да?! Да как ты посмел трогать его вещи, осквернить покой умершего, касаться того, чего касался он?! Она уже сделала это один раз, она сожгла его одежду, а теперь ты?!

Он вдруг подскочил к Хайнэ, толкнул его к стене и принялся душить — по-настоящему.

Хайнэ понял одно — нет, он ошибся.

А потом он перестал что-либо соображать, потому что чувствовал одно — ему не хватает воздуха, его пытаются убить.

— Отец, отец, отец, я думал, что он мой отец, поэтому и пришёл сюда! Я слышал, мне говорили, я сопоставил факты… — лепетал он, пытаясь вырваться из железной хватки обезумевшего Райко. — Пожалуйста, отпусти меня, не убивай, в чём я виноват?! Я знаю, что я это просто придумал себе, ну так ведь я писатель, я всё время что-то выдумываю, создаю для себя иллюзии, сладкую ложь, мечтаю! Мне просто так хотелось верить в то, что он — мой отец, вот я и искал его дом, и пришёл сюда, и зажигал поминальные благовония, потому что подумал, что ему могло бы этого хотеться… У него ведь был ребёнок…

Райко вдруг отпустил его.

Хайнэ рухнул на пол, кашляя и извиваясь.

Так прошло долгое время, прежде чем они оба сумели немного прийти в себя.

Едва только у Хайнэ появились какие-то силы, он тут же шарахнулся в угол и весь съёжился там, дрожа от пережитого страха.

Отец его, растрёпанный, покрасневший, с перекошенным лицом, смотрел перед собой потрясённым взглядом, и из его широко раскрытых глаз лились слёзы.

— Он был моим братом, — вдруг выговорил он как будто бы в никуда. — Я любил его больше всех на свете. Она убила его.

— Она?.. — переспросил Хайнэ из своего угла и тут же вжался в стену, когда Райко вскочил на ноги.

— Что ты хочешь от меня?! — закричал тот, глядя на него безумным взглядом. — Я не мог, не мог полюбить… — он вдруг запнулся, и ярость схлынула с его лица, которое впервые за долгое время вновь стало осмысленным. Он подошёл к испуганно дёрнувшемуся Хайнэ ближе и посмотрел на него долго, странно. Может быть, было в этом взгляде что-то от раскаяния и от жалости к дрожащему калеке. — Я не мог полюбить его детей, — закончил Райко каким-то пустым, бесцветным голосом. — Я говорил себе, что мог бы любить, как его продолжение, но я ненавидел. Я ненавидел… вас. Так же, как ненавидел эту проклятую женщину, которая сначала отняла его у меня, а потом убила.

Тут до Хайнэ начал постепенно доходить смысл его слов.

— Я понимаю тебя, — пролепетал он. — Я не осуждаю. Я тоже не могу заставить себя полюбить ребёнка Иннин, хоть она и моя сестра, и её я люблю…

— Иннин. — Лицо Райко вновь дёрнулось. — Она — копия своей матери. Такая же клятвопреступница, такая же лживая дрянь. Всё повторяется один в один, я вижу это, как наяву. Та тоже приехала на последнем месяце и так же заявила, что будет рожать сама, и у неё было точно такое же лицо. И она дала жизнь… тому, что осталось от Ранко, но в ней не проснулось чувств матери. Потому что она была демоном, и демоном остаётся по сей день. Она отбросила от себя то, что оставалось от Ранко, и она бы убила, она бы, несомненно, убила, если бы не её милосердная дура-сестра. Я знал, что то, что есть в ребёнке от неё, перевесит то, что от Ранко. И так и получилось. Вот увидишь, твоя… сестра выкинет своего ребёнка точно так же, как она. Как её мать. Или отдаст его Ните, как сделала та.

В первое мгновение Хайнэ показалось, что отец сошёл с ума, окончательно и бесповоротно.

Потому что это не могло быть правдой.

— Разве Ранко любил не… — всё-таки попытался он и не смог договорить.

— Любил?! — закричал Райко и злобно рассмеялся. — Ты думаешь, он мог любить этого демона в женском обличье?! Она околдовала его, используя свои приёмы жрицы, это было тёмное колдовство!

— Кто это… она? — прошептал Хайнэ едва слышно.

— А ты до сих пор не понял?!

После всех криков, от которых, казались, звенели стёкла в окнах, в комнате воцарилась совершенная тишина. Сквозь занавески проскользнули солнечные лучи, осветив пыльную мебель, и это неожиданно наступившее спокойствие внушало такое ощущение, какое может царить после битвы на поле, усеянном мертвецами.