Жар-птица. Свирель славянина - Бальмонт Константин Дмитриевич - Страница 9

9

В дремучем лесу стояла сторожка. Зашел ночевать туда нищий старик, Чтоб в лачуге пустой отдохнуть хоть немножко, Хоть на час, хоть на миг. Лег он на печку. Вдруг конский послышался топот. Ближе. Вот кто-то слезает с коня. В сторожку вошел. Помолился. И слышится жалостный шепот: «Бог суди мою матушку - прокляла до рожденья меня!» Удаляется. Утром нищий в деревню пришел, к старику со старухой на двор. «Уж не ваш ли сынок», — говорит, — «объявляется?» И старик собрался на дозор, На разведку он в лес отправляется. За печкой, в сторожке, он спрятался, ждет. Снова неведомый кто-то в сторожку идет. Молится. Сетует. Молится. Шепчет. Дрожит, как виденье. «Бог суди мою мать, что меня прокляла до рожденья!» Сына старик узнает. Выскочил он. «Уж теперь от тебя не отстану! Насилу тебя. я нашел. Мой сынок! Ах, сынок!» — говорит. Странный у сына безмолвного вид. Молча. глядит на отца. Ждет. «Ну, пойдем». И выходят навстречу туману, Теплому, зимнему, первому в зимней ночи пред весной. Сын говорит: «Ты пришел? Так за мной!» Сел на коня, и поехал куда-то. И тем же отец поспешает путем. Прорубь пред ними, он в прорубь с конем, Так и пропал, без возврата. Там, где-то там, в глубине. Старик постоял-постоял возле проруби, тускло мерцавшей при мартовской желтой Луне. Домой воротился. Говорит помертвевшей жене: «Сына сыскал я, да выручить трудно, наш сын подо льдом очутился. Живет он в воде, между льдин. Что нам поделать? Раз Дьявол попутал, тут Бог лишь поможет один». Ночь наступила другая.  В полночь, в лесную сторожку старуха, вздыхая, пошла. Вьюга свистела в лесу, не смолкая, Вьюга была и сердита и зла, Плакалась, точно у ней — и у ней — есть на сердце кручина. Спряталась мать, поджидает, — увидит ли сына. Снова и снова. Сошел он с коня. Снова и снова молился с тоскою. «Мать, почему ж прокляла ты меня?» Снова копыто, подковой звеня, Мерно стучит над замерзшей рекою. Искрятся блестки на льду. «Так Ты пришла Так иди же за мною.» «Сын мой, иду!» Прорубь страшна Конь со всадником скрылся. Мартовский месяц в высотах светился. Мать содрогнулась над прорубью. Стынет Горит как в бреду. «Сын мой, иду!» Но какою-то силой Словно отброшена, вьюжной дорогою к дому идет. Месяц зловещий над влажной разъятой могилой Золотом матовым красит студености вод.  Призрак! Какую-то душу когда-то с любовью ты назвал здесь милой! Третья приблизилась полночь Кто третий к сторожке идет? Мать ли опять? Или, может, какая старуха cвятaя? Старый ли снова отец? Нет, наконец, Это жена молодая. Раньше пошла бы — не смела, ждала Старших, черед соблюдая. Ночь молчала, светла, С Месяцем порванным, словно глядящим, Вниз, к этим снежно-белеющим чащам. Топот О, топот! Весь мир пробужден Этой звенящей подковой! Он! Неужели же он! «Милый! Желанный! Мой прежний! Мой новый!» «Милая, ты?» — «Я, желанный!» — «За мной!» «Всюду!» — «Так в прорубь». — «Конечно, родной! В рай или в ад, но с тобою. О, не с чужими людьми!» Падай же в воду, а крест свой сними.Месяц был весь золотой над пустыней Небес голубою. В бездне глубокой, в подводном дворце, очутились и муж и жена. Прорубь высоко-высоко сияет, как будто венец. И душе поневоле. Жутко и сладко. На льдяном престоле Светлый пред ними сидит Сатана. Призраки возле различные светятся зыбкой и бледной толпою. «Кто здесь с тобою?» «Любовь Мой закон». «Если закон, так изыди с ним вон. Нам нарушать невозможно закона».  В это мгновение, в музыке звона, В гуле весенних ликующих сил, Льды разломились. Мартовский Месяц победно светил. Милый и милая вместе вверху очутились. Звезды отдельные в небе над ними светились, Словно мерцанья церковных кадил. Веяло теплой весною. Звоны и всплески неслись от расторгнутых льдин. «О, наконец я с тобой!» — «Наконец ты со мною!» Если попутает Дьявол, так Бог лишь поможет один.

ТАЙНА СЫНА И МАТЕРИ

Тайной скрыты все рожденья, Тайной скрыта наша смерть. Бог, спаси от искушенья, И возьми нас после смерти в голубую твердь. Вот, выходит мать из терема, и вся она — кручина, Черным шелком обвила она дитя, родного сына, Положила на кораблик, и пустила на Дунай. «Уплывай, судьба, в безвестность Горе! Дитятко, прощай». Чтобы страшного избегнуть, по волнам дитя пустила, Обливаяся горючими слезами, говорила: — «Ах, ты тихий Дунай, Ты сыночка принимай, Ты кораблик этот новый потихоньку колыхай. А ты, быстрая вода, Будь ему сестрой всегда. А ты, желтый песок, Береги его, как золото не раз ты уберег. Вы, леса, вы не шумите, Мово сына не будите». Плачет мать. И будет плакать. Жаль ребенка своего. Страшный рок ей был предсказан Ускользнет ли от него?  Двадцать лет прошло, неполностью. До тихого Дуная За водой вдова из терема выходит молодая. Пристает корабль, на палубе красивый молодец, Он рекой, лесами выхолен, зовут его Донец. «Эй, пригожая вдова, куда идешь ты?» — «За водою». «Любишь ли Донца, скажи мне? Обвенчаешься со мною?» «Я люблю Донца, красив он. Обвенчаюся с Донцом». Вот сидят. Вино и мед тут. Были, были под венцом. То, что тайно, станет явно. Незабвенные есть знаки Горек мед, вино не пьяно. Боль огнем горит во мраке. «Что же это? Как же это? Как же быть на свете нам? Мать, поди и утопися. Я же в лес пойду к зверям». Полно, темные. Постой ге, сердцу больно Нет вины на вас, когда вина невольна. Если страшное вам было суждено, Помолитесь, канет темное на дно. А Дунай течет, до Моря убегая, И Дунаю мать родная — глубь морская. Из морей река по капле собралась, До морей идут все реки в должный час.