В безбрежности - Бальмонт Константин Дмитриевич - Страница 3

3

КОВЫЛЬ

Точно призрак умирающий, На степи ковыль качается, Смотрит Месяц догорающий, Белой тучкой омрачается.  И блуждают тени смутные По пространству неоглядному, И непрочные, минутные, Что-то шепчут ветру жадному.  И мерцание мелькнувшее Исчезает за туманами, Утонувшее минувшее Возникает над курганами.  Месяц меркнет, омрачается, Догорающий и тающий, И, дрожа, ковыль качается, Точно призрак умирающий.

ОКЕАН

СОНЕТ

Вдали от берегов Страны Обетованной, Храня на дне души надежды бледный свет, Я волны вопрошал, и Океан туманный Угрюмо рокотал и говорил в ответ.  «Забудь о светлых снах. Забудь. Надежды нет. Ты вверился мечте обманчивой и странной. Скитайся дни, года, десятки, сотни лет, — Ты не найдешь нигде Страны Обетованной».  И вдруг поняв душой всех дерзких снов обман, Охвачен пламенной, но безутешной думой, Я горько вопросил безбрежный Океан, —   Зачем он странных бурь питает ураган, Зачем волнуется, — но Океан угрюмый, Свой ропот заглушив, окутался в туман.

«Вечно-безмолвное Небо, смутно-прекрасное Море…»

Вечно-безмолвное Небо, смутно-прекрасное Море, Оба окутаны светом мертвенно-бледной Луны. Ветер в пространстве смутился, смолк в безутешном просторе, Небо, и Ветер, и Море грустью одною больны.  В холод гибнет и меркнет все, что глубоко и нежно, В ужасе Небо застыло, странно мерцает Луна. Горькая влага бездонна, Море синеет безбрежно, Скорбь бытия неизбежна, нет и не будет ей дна.

ЛЕБЕДЬ

Заводь спит. Молчит вода зеркальная. Только там, где дремлют камыши, Чья-то песня слышится, печальная,        Как последний вздох души.  Это плачет лебедь умирающий, Он с своим прошедшим говорит, А на небе вечер догорающий        И горит и не горит.  Отчего так грустны эти жалобы? Отчего так бьется эта грудь? В этот миг душа его желала бы        Невозвратное вернуть. Все, чем жил с тревогой, с наслаждением, Все, на что надеялась любовь, Проскользнуло быстрым сновидением,        Никогда не вспыхнет вновь.  Все, на чем печать непоправимого, Белый лебедь в этой песне слил, Точно он у озера родимого        О прощении молил.  И когда блеснули звезды дальние, И когда туман вставал в глуши, Лебедь пел все тише, все печальнее,        И шептались камыши.  Не живой он пел, а умирающий, Оттого он пел в предсмертный час, Что пред смертью, вечной, примиряющей,        Видел правду в первый раз.

БЕСПРИЮТНОСТЬ

СОНЕТ

Меня не манит тихая отрада, Покой, тепло родного очага, Не снятся мне цветы родного сада, Родимые безмолвные луга. Краса иная сердцу дорога, Я слышу рев и рокот водопада, Мне грезятся морские берега, И гор неумолимая громада.  Среди других обманчивых утех Есть у меня заветная утеха: Забыть, что значит плач, что значит смех, —   Будить в горах грохочущее эхо. И в бурю созерцать, под гром и вой, Величие пустыни мировой.

НАД ПУЧИНОЙ МОРСКОЙ

Фаине***

Над пучиной морской, тяготея, повисла скала, У подножья скалы бьются волны толпой неустанной, Греет зной ее камни, к ней ластятся ветер и мгла, Но безмолвна она — в час ночной, в час зари златотканной.  Белоснежная тучка мелькнет и растает над ней, Прощебечет блуждающих птиц перелетная стая, Загорится, забрезжит за морем звезда золотая, Небо вспыхнет в ответ мириадами синих огней.  Но не видя, не внемля, гранитная дремлет громада, Если ж волны сильнее нахлынут, журча и звеня, Словно шепчет она еле слышно: «Не надо… не надо… Утишите волненье свое… Не будите меня…»